Однако, несмотря на эти достижения, я полагаю, что Уилбер, как ни прискорбно, предписывает болезнь в качестве лекарства: предлагаемый им союз не только способствует сохранению разобщённости современной эпохи, но и делает узаконивание духовного знания безнадёжной задачей. Поэтому в оставшейся части данной главы я сосредоточусь на трёх взаимосвязанных моментах. Во-первых, я утверждаю, что предложенное Уилбером принятие эмпирических стандартов знания в качестве образца для всех способов познания поощряет, а не исцеляет разобщённость современной эпохи. Во-вторых, я показываю, что воскрешение принципа фальсифицируемости для характеризации всего подлинного знания и проведения границы между наукой и догмой не только ошибочно и не осуществимо в естественных и социальных науках, но также враждебно природе духовного исследования. Наконец, я ставлю кое-какие вопросы относительно тождественности Науки и Религии, чью свадьбу Уилбер устраивает и преждевременно празднует. Давайте более подробно рассмотрим причины этих неожиданных конфликтов.
Вторжение эмпиризма в духовность
Согласно Уилберу (1998а), «настоящая проблема нашей современной фрагментации… состоит в том, что
На мой взгляд, это хоть и верно, но лишь половина всей истории. Вдобавок к чувственному редукционизму позитивизм утверждает, что существует единый метод для получения любого достоверного знания (методологический монизм), а также, что этот методологический идеал для всех наук представляют естественные науки (сайентизм) (Chalmers, 1990; Sorell, 1991; von Wright, 1971).Таким образом, проблема позитивизма состоит не только в сведении всего достоверного знания к чувственным данным, но и в подчинении всех человеческих исследований (эстетических, исторических, социальных, духовных и т. д.) методам и целям естественных наук (экспериментирование, воспроизведение, проверка, подтверждение, фальсификация и т. д.). В соответствии с этим вторжение эмпиризма ответственно за многие недуги современности, обусловленные не только чувственным редукционизмом, но и — возможно, с более пагубными последствиями — пониманием всех человеческих дисциплин и практик в соответствии с языком, методами и критериями достоверности эмпирического знания. И — увы! —
Давайте подробнее взглянем на природу этого шага. Несмотря на разговоры о различных видах исследования и истины (эмпирическом, феноменологическом, духовном и т. д.), Уилбер последовательно использует языки принципы эмпирической науки в качестве универсальных стандартов подлинного знания во всех сферах. Вторя стремлениям позитивистов, Уилбер утверждает, что «Большую Тройку — искусство, объективную науку и мораль — можно собрать под одной крышей, используя центральную методологию глубокого эмпиризма и глубокой науки (три стадии любого достоверного познания)» (с. 176). Давайте вспомним, что «три стадии достоверного познания» (предписание, восприятие и подтверждение/фальсификация) соответствуют определённым аспектам философских систем эмпиризма, Куна и Поппера, которые все родились из изучения естественных наук (точнее, физики). Уилбер радуется тому, что использование «этой же общей методологии… привносит науку, в широком понимании этого слова, во внутренние сферы непосредственного умственного и духовного опыта» (с. 176). Например, он заявляет, что подлинная духовная наука должна основываться на внутренних экспериментах, которые порождают воспроизводимые и допускающие фальсификацию субъективно-опытные данные: «В духовных науках примером, парадигмой, предписанием, практикой служит медитация, или созерцание. Она тоже имеет свои предписания, свои истолкования и свои подтверждения, которые все являются воспроизводимыми — верифицируемыми или фальсифицируемыми — и потому представляют собой совершенно обоснованный способ получения знания» (с. 170). «При этом шаге», добавляет он, «наука…