Нуреев: его жизнь

Но место Келлера не пустовало; хотя мало кто занимал его долго. Однажды вечером на приеме в «Ритце», все в том же Бостоне, Рудольф разговорился с двумя гарвардскими студентами – Филипом Кором и Джереми Тауэром, одетыми из прихоти во фраки. Художник Кор и архитектор Тауэр (позже ставший главным специалистом в Америке) были «просто потрясены тем, как хорошо он был информирован и с каким интересом рассуждал о живописи и музыке». На основании того, что ребята читали о Нурееве, они ожидали увидеть «шуршащего шелками танцовщика, говорящего только о себе». Но, по словам Туаэра, Рудольф, скорее, «походил на вампира»: «Он хотел узнать все, что знаю я. Потом повернулся к Филипу и захотел узнать все, что знал он». Когда в свой следующий приезд в Бостон Рудольф пригласил их к себе в номер «Ритца», друзья привели с собой еще одного приятеля, в которого танцовщик «вцепился, выпив бутылку “Столичной”». И Кор и Тауэр, а вовсе не Рудольф, посчитали нужным перебраться в соседнюю комнату, где в скором времени продолжилась их растянувшаяся на ночь вечеринка.

Глава 22 «Не завтра, а сейчас, сию минуту!»

Стремясь доказать Баланчину, что он может танцевать в его балетах, осенью 1967 года Рудольф дебютировал в «Аполлоне». Правда, не в Нью-Йорке, а в Вене, и не под наставничеством Баланчина. Его репетитором выступил Джон Тарас. Но Рудольф опирался еще на воспоминания Эрика о его работе с Баланчиным над этим балетом: «Он пересказывал мне все, что говорил ему Баланчин о… смысле каждого движения». Рудольф не только запоминал каждое па, которому учил его Тарас, но и не допускал никаких отступлений. «Он был очень строг в этом отношении. Как-то раз я показал ему изменение, которое внес Баланчин, но Рудольф хотел делать именно то, чему я учил его с самого начала, потому что это была оригинальная версия», – рассказывал Тарас.

Краеугольный камень неоклассического стиля Баланчина, «Аполлон», поставленный на потрясающую музыку Стравинского, описывает рождение бога Аполлона и его обучение Музами. Прознав о том, что Рудольф собрался исполнять роль Аполлона, некоторые критики взволновались: Нуреев чересчур яркий, в нем слишком много от Диониса, чтобы играть Аполлона, да и вообще – передать поэзию чистого танца и ритмические нюансы этой партии способны только танцовщики, обученные Баланчиным. Но интерпретация Рудольфа, чуть замедленная и более торжественная, чем у большинства других исполнителей, убедила многих из них в обратном. Как подметил один критик, в его Аполлоне, «было меньше игры и больше ритуала: хореография Баланчина практически произвела эффект Марты Грэм». По мнению немецкого критика Хорста Кёлера, подход Нуреева необычным делали «его индивидуальная расстановка акцентов и его индивидуальная фразировка. Это по-прежнему Баланчин, но Баланчин, говорящий с иностранным акцентом». Хотя, по словам Тараса, именно хореография Баланчина подчеркивала мальчишескую неловкость, «примитивность» Аполлона, и именно эти особенности использовал Рудольф: «Аполлон Баланчина не становится классическим красавцем вплоть до самого конца. Это молодой человек, который только учится быть богом». В нуреевской трактовке восхождения Аполлона на Олимп, безусловно, прослеживаются и его собственные усилия на пути становления и самоопределения. В глазах Кёлера, из Рудольфа вышел не столько фальшивый Аполлон, сколько «разочарованный Дионис. Природные силы и инстинкты подвигают его к жизни, свободной от моральных ограничений и социальных обязательств. Но боги судили ему войти в их семью, и у него не остается иного выбора, как только подчиниться их призыву…».

Конечно же, Рудольф надеялся, что Баланчин будет расспрашивать о его исполнении. Но Тарас так и не смог припомнить, чтобы тот когда-либо это делал: «Единственный раз, когда Баланчин при мне проявил интерес к балету, – это, когда в нем танцевал Миша [Барышников]». В Англии Рудольф первый раз станцевал Аполлона в 1969 году с труппой Голландского национального балета. И, посмотрев тот спектакль, Ричард Бакл признался: из всех Аполлонов, которых он видел, «Нуреев лучший. Никто не вкладывал так много в эту роль». В следующем году Королевский балет наконец позволил Рудольфу ее танцевать. И поборница Баланчина Арлин Кроче усмотрела его «основной грех» как исполнителя в «замедлении темпов, вытягивающем из балета всю жизненную силу… Очевидно, «Аполлон» для него – великий и возвышенный ритуал, чьи тайны должны раскрываться с максимальной неторопливостью». Зато биограф Аштона Дэвид Вон счел танец Нуреева доказательством того, что «существует несколько путей исполнения шедевра».