Нуреев: его жизнь

Рудольф не прекращал переосмысливать это исполнение вплоть до самого конца своей карьеры. И не терял надежды, что ему удастся станцевать «Аполлона» с «Нью-Йорк сити балле». Увы, его надежда не оправдалась. Когда преемник Баланчина Питер Мартинс пришел посмотреть, как Нуреев танцевал этот балет в Нью-Йорке в 1980-х годах, Рудольф спросил его мнение о своем исполнении. «Оно было очень интересным, – ответил Мартинс, – но не имело ничего общего с “Аполлоном”. Задетый за живое неодобрительным отзывом Мартинса, отдававшим снобизмом времен его учебы в Вагановском, Рудольф язвительно уточнил: «Оно было недостаточно совершенным? Или недостаточно чистым?»

Даже не имея гражданства, Нуреев осенью 1967 года обзавелся своей первой недвижимостью в Лондоне. За сорок пять тысяч фунтов он приобрел викторианский дом № 6 по Файф-роуд, на окраине Риджент-парка. В нем было шесть спален, а 30-футовая гостиная и четыре большие приемные продолжали казаться огромными даже после того, как Рудольф обставил их массивными дубовыми столами и диванами темных оттенков и украсил столовым гарнитуром времен Иакова I, внушительными канделябрами, гобеленами, коврами и портретом Петра Великого в полный рост. Из всей меблировки единственными модными предметами в доме оказались два кресла-мешка, которые Рудольф привез в том году из Италии. Лучи солнца редко проникали внутрь сквозь плотные занавеси на его окнах, а столовую по вечерам освещали свечи.

Его дома, как и его балеты, отражали наклонность Нуреева к богатству и восточной роскоши в театральном обрамлении. Мартину Каймеру, ассистенту постоянных дизайнеров Нуреева, Барри Кэя и Николаса Георгиадиса, стиль танцовщика казался «чересчур тяжеловесным и «новосибирским». Мы часто подшучивали над этим между собой, – рассказывал Каймер. – Но Рудольф никогда не спрашивал, что бы ты ему порекомендовал. Он был «человеком в самом себе» и полагался на свой собственный вкус. Однажды вечером я встретил его в лондонском ночном клубе, и он заявил мне: «У меня есть кордебалет, я хочу, чтобы ты им занялся». Рудольф всегда злился, если ты признавался, что не понял его. А я знал: если он продолжит говорить, я разберусь, о чем речь. В конце концов я сообразил, что он хотел сказать: «У меня есть кордовская кожа». Он хотел, чтобы я подумал, как использовать ее на стенах его дома. Это были очень дорогие, текстурные обои, какие встречаются в голландских интерьерах. Его всегда влекло к таким мрачноватым барочным вещам».

Больше всего Рудольфу нравилось, что дом находился далеко от центра города, и при нем был сад и росли деревья. А то, что он мог наблюдать за ланью, пасшейся в заднем дворе, приводило его в полный восторг. Гуляя по Риджент-парку, Рудольф словно переносился в сельскую глубинку Англии, и это наполняло его спокойствием и умиротворенностью. Дом он выбирал по фотографиям, сделанным Тринг, и успел в него влюбиться до того, как понял, что добираться туда без машины будет непросто. Чтобы попасть в «Ковент-Гарден», Рудольфу приходилось проезжать через Хаммерсмит или по мосту Патни, а при ежедневных поездках на работу и его напряженном графике это добавляло ему лишние полчаса стресса. Волнуясь, как бы он не опоздал на репетицию, Тринг частенько ночевала у Нуреева, чтобы разбудить его вовремя. А иногда сам Рудольф оставался в ее доме в Эрлс-Корте, расположенном неподалеку от студий труппы в Королевской балетной школе. «Для меня это было сущим кошмаром, так как он впадал в бешенство, думая, что опаздывает», – призналась как-то Джоан. Однажды, застряв в пробке по дороге на генеральную репетицию, Рудольф выскочил из машины возле станции метро «Слоун-сквер», но сел на поезд, шедший в обратном направлении. И Тринг намного опередила его. «Он был вне себя. А увидев меня у служебного входа, выругался: “Сука! Вот же сука!” Ему нужно было выместить на ком-то свой гнев», – рассказала Джоан.