o 0a115616b968c99b

-Да, спасибо, - улыбнулась она и погладив ладонью влажный борт корабля. «Две чашки,

пожалуйста, сейчас мой брат придет».

-Не спится? – услышала она за спиной смешок. «Я вот тоже, Марфа, с петухами стал

подниматься, хотя раньше – до обеда, бывало, не вставал». Матвей принял из рук юнги

серебряные чашки с горячим кофе и, кинув мальчику монету, задумчиво спросил: «А когда

ты в Стамбуле жила, вам в гареме его давали, кофе?»

-Селим его не любил, - Марфа взяла свою чашку. «Вот скажи мне, Матвей – вроде Федя отца

и не знал, а все равно – похожи они».

-Похожи, - мужчина тяжело вздохнул, и оправил на сестре мех. «Ветер холодный, не

простудись. И не волнуйся так, найдут они Федора, Марья-то его, судя по всему – в тебя

пошла, такая же разумная.

-Я балованная была, - проворчала Марфа, - а вовсе не разумная.

-И это тоже, - согласился Матвей. «Но все же - умна была не по годам, я, же помню. А

Лизавета оправится, Машка-то моя, - он широко улыбнулся, - вон, видишь, как за три года

расцвела, Михайло Данилович и не узнал ее».

-Михайло Данилович, да, - пробормотала Марфа.

В камине догорали обрывки какого-то письма. Марфа опустилась в большое кресло и бодро

сказала: «Ну, мы вам с Марией столько еды наготовили, что еще недели на две хватит! Ты

хоть и во дворце обедаешь, но все равно – пусть в кладовой лежит. И Степа поест, как от

учителей будет приходить».

-Спасибо, Марфа Федоровна, - тихо ответил зять, запирая серебряную шкатулку.

Женщина коротко посмотрела на него и, поднявшись, подойдя к большому окну, что

выходило на площадь Дофина, вгляделась в густую, зимнюю мглу. «Хорошо, что ты сюда

переехал, на остров Ситэ, - сказала она, - очень изящная квартира, и просторная такая».

Кабинет был отделан серым шелком, на мраморной каминной доске стояла китайская ваза

из темно-зеленого нефрита. Пахло кедром и – Марфа повела носом, - какими-то травами.

«Тростник, - вдруг вспомнила она озеро в подмосковной.

Волк развел руками: «Ну, сами понимаете, людей-то надо приглашать. Дом новый, всего три

года назад построили, так что не стыдно». Он все стоял у огня, и Марфа, не поворачиваясь,

попросила: «Рассказал бы ты мне, Михайло Данилович, что на душе у тебя, глядишь, и легче

бы стало. Ты из-за того мучаешься, что Джон тебе велел не вмешиваться?»

Волк внезапно выругался сквозь зубы. «Марфа Федоровна, была бы моя воля – я бы об этом

Равальяке уже давно позаботился, слава Богу, у меня есть, кому такие дела поручать.

Герцог д’Эпернон мне еще тем годом о нем проболтался, и о покушении – тоже. Нет, - он

поворошил кочергой дрова в камине, - велено не мешать. Ну и не буду».

Марфа вернулась в кресло и хмыкнула: «Мне, дорогой зять, во время оно велели яд выпить

– я выпила. Наше дело – подчиняться. И к тому же, Марией Медичи будет значительно легче

вертеть».

-Это да, - признал Волк. Марфа взглянула на морщины вокруг голубых, ясных глаз, и тихо

сказала: «Еще ведь что-то тебя гложет, да?»

-Что было – то прошло, - ответил зять, глядя на черные хлопья в камине. Марфа только

потянулась и взяла его сильную, красивую, с длинными пальцами руку. «Так все еще

случится, - она чуть улыбнулась. «Я вдовой тридцати трех лет осталась, и уж не чаяла, что

встречу кого-то, а вот – Господь меня наградил и мужем, и сыном. И тебя наградит, Михайло

Данилович».

-Женщинам не так..., - попытался сказать Волк и вдруг покраснел: «Да что это я, какая

разница-то?»

-Никакой, - подытожила Марфа. «Петр Михайлович мой такой же был, как ты – к шлюхам не

ходил, брезгливо ему было. Замужем она, что ли?»

Волк только кивнул, и устало закрыл глаза. Марфа помолчала и осторожно сказала: «Не

надо бы этого, Михайло Данилович, сам же знаешь, что с матерью Лизы моей случилось».

Он все сидел с закрытыми глазами, а потом, чуть улыбнувшись, спросил: «А зачем это вам

велели яд выпить, Марфа Федоровна?»

-Чтобы одного человека спасти, - рассмеялась женщина. «А я, Михайло Данилович, его

любила очень – так что и не задумалась даже. И сейчас, то же самое бы сделала».

Мужчина закинул руки за голову, и, подумав, ответил: «Я бы ради нее – тоже. Да вот не

нужен оказался».

-И сие бывает, - Марфа поднялась и поцеловала зятя в лоб. «Ну да встретишь еще ту, кто

тебя одного любить будет, как Федосья моя любила».

-Скорей бы, - вдруг, с тоской, сказал Волк. «Скорей бы, Марфа Федоровна».

-Батюшка, тетя! – раздался сзади звонкий голос. «А я уже и сложила все!»

-Ты у меня молодец, - ласково сказал Матвей, оглядывая дочь. Маша поправила, берет,

золотистого бархата, и чуть покраснела. «Какая красавица все-таки, - подумала Марфа, и,

потянувшись, поцеловав племянницу в щеку, заметила: «Ну, вон уже и берег виден, белые

утесы Дувра».

-Я знаю, - Маша рассмеялась и сощурила васильковые глаза, - поэтому «Альбион» и

назвали. Батюшка, - она взяла у отца чашку, - давайте я на камбуз отнесу, а то матросы

сейчас заняты будут.

Марфа проводила глазами стройную спину в лилово-синем шелке и тихо сказала: «Матвей,

ты подумай, ей ведь двадцать восемь уже. Что ж ты девку от себя не отпускаешь, счастья ты

ей не хочешь, что ли? Внуков увидеть не хочешь? Восьмой десяток тебе».