o 0a115616b968c99b

Но потом гондола пропала из виду, и он остался один – на огромной, пустой площади, рядом

с громадой поднимающегося ввысь собора. «Даже птиц нет, - хмыкнул Федор. «Как

безлюдно». Он знал, куда идти – наискосок, по узкому проходу, минуя каналы, - к мосту

Риальто.

Как всегда, поднимаясь на него, Федор погладил каменные перила: «Жалко, что не я строил.

Ну да, впрочем, мой мост, у Дворца Дожей, - тоже хороший, не стыдно за него». Он

остановился, любуясь окутанным в туман Большим Каналом. Гондолы стояли, привязанные

к черным шестам. «Даже ветра нет, - подумал Федор. «И ни одного человека, кроме меня».

Он перешел на другую сторону канала, в Сан-Поло и, увидев распахнутую дверь, поднялся

по высокой, гулкой лестнице.

Комнаты были светлыми и просторными, в самой большой, вдоль стен были аккуратно

сложены холсты. Федор взглянул на мольберт, что стоял у выходящего на канал окна. «Свет

отличный, - он, даже не глядя, взял чистый передник, что висел на крючке и засучил рукава

рубахи.

На убранном шелками и бархатом возвышении стояло кресло. «Ну, это потом, -

пробормотал Федор, и, взяв с деревянной полки альбом, достав из кармана передника

серебряный карандаш – устроился у окна.

Купол Сан-Марко плыл в перламутровом сиянии, вокруг было благословенная, сладкая

тишина, и, Федор, глубоко вдохнув – вдруг поморщился.

Элияху поднес свечу к лицу мужчины: «Федор Петрович!»

Голубые, наполненные болью глаза открылись, и Федор тихо позвал: «Петька!». Сын

склонился над ним и мужчина вдруг подумал: «Братья, да. Зачем говорить? Не надо, все

равно он мать никогда уже не увидит. Как пить хочется».

Элияху поднес к его губам флягу. «Федор Петрович, - юноша помолчал, - у вас осколок в

пояснице, его вынуть надо».

-Да ладно, - голос мужчины был прерывистым, еле слышным. «Оставь, мальчик, пусть. Не

хочу больше мучиться. Петя, иди сюда».

Сын встал на колени и поцеловал тяжелую, горячую руку.

-Ну? – едва слышно спросил Федор.

-Поляков всех в Кремль загнали, батюшка, Китай-город очистили, князь Пожарский с войском

на Красной площади стоит, - сын все не отрывался от его руки.

-Молодцы, - услышал Петя слабый голос.

-Так, - Федор чуть пошевелился и закусил губу, - боль была огромной, горячей, обжигающей.

«Петька, ты за матерью и младшими присмотри. Отправь их, - он, было, хотел пошевелить

пальцами, но не смог. «А ну терпи, - велел себе Федор. «Немного осталось».

-Туда, - продолжил он, задыхаясь. «Илюха тако же – пусть домой едет. А вы…, живите с

Марьей. Чертежи, - он чуть двинул рукой, - что тут лежат, - собери, для Степана. Саблю мою

возьми».

-Батюшка, - он почувствовал слезы сына на руке и сказал: «Ну, все, милые мои, все. Икону

мне дай, Петя. Там, наверху».

В темноте раздался шорох и Федор, с усилием подняв веки, увидел перед собой лик

Богородицы. Она смотрела прямо на него – зелеными, прозрачными, твердыми глазами.

Бронзовая голова была чуть наклонена к младенцу, что прижимался к женщине.

-Это же матушка, - успел подумать Федор. «Господи, спасибо тебе, матушка, милая моя». Он

еще успел попросить: «Рядом, рядом положи», и, ощутив у себя под щекой теплое дерево,

улыбнувшись, выдохнув, - затих.

Он рисовал, глядя в окно и вдруг, замерев, насторожился – сзади раздался шорох шелков,

запахло жасмином, и знакомый, требовательный голос спросил: «Чем это ты, Феденька, тут

занимаешься?»

Федор почувствовал, что краснеет: «Рисую, матушка».

-Нашел время, - нежная, унизанная кольцами рука протянулась из-за его плеча и захлопнула

альбом.

-Матушка, - обиженно сказал Федор, - вы останьтесь, я тут уже для вас все приготовил, для

портрета.

Она закатила изумрудные глаза и вздохнула: «Не сейчас, милый мой. Пошли, пошли, - она

привстала на цыпочки и сняла с него передник, - нечего тут сидеть».

-Какая она маленькая, - вдруг подумал Федор, глядя на бронзовые, уложенные в сложную

прическу, увенчанные перьями волосы. «Мне до локтя, не достает».

Ее дзокколи застучали по лестнице и Федор, в последний раз взглянув на купол собора –

спустился вниз. Мать раскинулась на бархатных подушках, что лежали на корме гондолы.

-Ну, не забыл еще? – она кивнула на весло.

-Не забыл, матушка, - усмехнулся мужчина, выводя гондолу на простор Большого Канала.

-А куда мы? – осторожно спросил Федор.

Бронзовая бровь взлетела вверх. «Обратно, Феденька, куда ж еще?»

Федор увидел перед собой чистое, ясное, голубое, небо и, улыбнувшись, почувствовав на

лице свежий, соленый ветер, ответил: «Спасибо вам, матушка».

-Ну что ты, сыночек, - ласково ответила она, и, засмеявшись, брызнула на него чистой,

прохладной водой – как в детстве, когда они ездили на Мурано.

Он разомкнул губы и попросил: «Воды!»

-Господи, - прошептал Петя, - Илюха, он жив еще. Очнулся! Батюшка, милый! – Федор

ощутил на губах стылую, колодезную воду и, чуть усмехнувшись, сказал: «А теперь водки.

Стакан. Нет, - он поправил себя, - лучше два. И дай мне деревяшку какую-нибудь, Петька, в

зубы».

-А ты, - он пошевелил пальцами и Элияху наклонился к нему, - делай, что надо, мальчик. Не

бойся, я вынесу.

-Вынесу, - велел себе мужчина и, проглотив водку, закашлявшись, закусил зубами дерево –