o 0a115616b968c99b

Она метнула быстрый взгляд в сторону притвора, где на стене, закрытая блестящим,

изукрашенным драгоценными камнями окладом, висела новая икона – праведных сестер

Марфы и Марии с Иисусом.

Ксения перекрестилась и шепнула себе: «Господи, хоша бы один раз он на меня посмотрел,

мне больше и не надо ничего».

Она подняла голову и столкнулась с его взглядом. Мужчина сразу же отвел глаза, и,

наклонившись к маленькой, изящной женщине, что-то ей прошептал.

-Жена, - подумала Ксения, чуть раздув тонкие ноздри. «Так вот она какая». Инокиня

взглянула на соболью душегрею , на опашень, расшитый золотом, на ожерелья, что

украшали стройную шею, и увидела сзади девочку – лет восьми. У той были темно-синие,

серьезные, совсем не детские глаза.

-Ну конечно, езжайте с Петей, - ответила Лиза едва слышно, - раз вам в Кремль надо. Степа

меня с Марьей домой привезет.

Федор ласково коснулся руки жены, и, поманив за собой старшего сына, перекрестившись,

вышел из душного собора, в прохладный, уже начинающий клониться к закату московский

день.

- А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже

прелюбодействовал с нею в сердце своем, - вспомнил Федор, и, не оборачиваясь, сказал

сыну: «Поехали, князь Пожарский нас ждет».

Марья проводила взглядом отца и, увидела глаза инокини напротив – темные, большие,

прозрачные. «Я ее помню, - подумала девочка. «Мы ее здесь и видели, в Новодевичьем, как

на Москву пришли. Матушка ей сказала что-то, а она и сомлела».

-Матушка! – Марья подергала мать за рукав душегреи, - смотри, вон инокиня Ольга, дочь

Годунова, Бориса Федоровича.

Лиза, перекрестившись, слушая пение хора, посмотрела на ряды монахинь, и вдруг чуть

пошатнулась. - Боль, - подумала она. «Да, я же больше ничего не помню. Только глаза эти, и

боль у нее внутри, будто там все огнем выжгли. Бедная, бедная женщина – ребеночка

потеряла, Господи, упаси меня и Федю от сей беды, мы же знаем, что это такое – когда дитя

любимое, что носишь – умирает».

Служба закончилась, и Лиза услышала рядом шелестящий голос неприметной девушки в

облачении послушницы: «Боярыня-матушка, инокиня Ольга велела передать, что молиться

за вас будет, и за семью вашу».

Лиза перекрестилась и тихо сказала Марье: «Иди, доченька, погуляй со Степой во дворе, я

сейчас».

В жарко натопленной келье, в медной, большой клетке прыгал, щебетал щегол. Ксения

бросила птице семян и спокойно сказала: «Я ведь Федора Петровича помню, Лизавета

Петровна, как батюшка еще жив был, он из-под Кром с донесением приехал, с поля боя.

Говорили, ранен он был сейчас, как поляков из Москвы гнали?»

Лиза попробовала душистый, ароматный, теплый сбитень, и улыбнулась: «Очень вкусно,

Ксения Борисовна, спасибо вам. А Федор Петрович, да – осколком его в спину ударило, но,

благодарение Господу, выздоровел».

Ксения посмотрела на каштановые волосы, что выбивались из-под изукрашенной жемчугами

кики и улыбнулась: «И детки, у вас какие, прекрасные, Лизавета Петровна, чтобы не

сглазить. Ну да не волнуйтесь, у меня глаз легкий, хороший».

Лиза вдруг коснулась красивой, сухой, с длинными пальцами руки инокини и тихо

проговорила: «Ксения Борисовна, а я ведь вас помню. Как я еще без разума была, мы тут с

дочкой милостыню просили, у собора Смоленского».

-Да, - медленно сказала Ксения. «Я вас – тако же помню, Лизавета Петровна. Ну, как все у

нас теперь на Москве спокойно стало, так вам еще деток завести надо, - тонкие губы

улыбнулись. «Теперь-то не страшно».

Боярыня вздохнула. «Ах, Ксения Борисовна, так мне весной уже тридцать шесть было, все

же не молода я. Не получается пока, - синие глаза погрустнели.

-Травница у меня есть, - Ксения погладила маленькие, нежные пальцы женщины, - Агафья

Егоровна, в селе Дорогомилове, за рекой. Чудеса творит, Лизавета Петровна, к ней

неплодные женщины со всей Москвы едут. Матушка моя покойная тако же – чрез ее помощь

брата моего родила, невинно убиенного царевича Федора, - инокиня перекрестилась и

добавила: «Агафья Егоровна незнакомцев не принимает, однако я вам могу грамотцу к ней

дать».

Лиза чуть покраснела, и, отведя глаза, шепнула: «»Уж не знаю, как и благодарить вас,

Ксения Борисовна».

-Ну что вы, Лизавета Петровна, - инокиня взялась за перо, - сие долг христианский –

страждущим людям помогать.

Проводив боярыню, Ксения отсчитала золотые монеты, и, быстро запечатав еще одну

грамотцу, позвонила в колокольчик.

-Агафье Егоровне отнесешь, - сказала она прислужнице, передавая ей атласный, тяжелый

мешочек. «Сие в тайности». Девушка понимающе кивнула.

Ксения подошла к окну кельи, и оперлась длинными пальцами о холодный подоконник. На

дворе мела легкая поземка.

-Покров, - она усмехнулась. «Девушкам главу покроет. Тако же и Лизавете Петровне – не

сейчас, не сразу. К Троице, например. Покроют ее землей сырой, и поминай, как звали. А я, -

она обернулась и посмотрела на прикорнувшего в углу клетки щегла, - иночество тогда и

скину. Ему мать нужна будет для детей, жена на ложе – вот и повенчаемся».

Она вздохнула, и, перекрестившись, вышла из кельи – били к вечерне.

Лиза остановила возок и сказала холопу: «Жди меня тут, я быстро». В чистой, уютной избе