o 0a115616b968c99b

сильно, отчаянно. «Видела бы Лизавета, что со мной на сей лавке делают, - смешливо

подумал Федор, - уж то, что она делала, два десятка лет назад, - слаще было». Он

почувствовал страшную, раздирающую боль в спине, а потом уже ничего не осталось вокруг

– только темнота и страдание.

-Вот так и держи свечу, - велел Элияху. «Осторожно, осторожно, - приказал себе юноша.

«Господи, как он терпит, это же невозможно».

Он нащупал лезвием ножа осколок – маленький, не больше ореха, с острыми, злыми,

рваными краями. Элияху, едва дыша, зажав рукоять ножа во рту, сказал: «Петька, щипцы

дай, там, на холсте. Хорошо, что ты крови не боишься».

-Потом зашью все, - Элияху вздохнул, и, подцепив щипцами осколок, вытянул его наружу.

«Какой крохотный, - изумленно сказал Петя.

-Ты пойди, - выдохнув, сказал Элияху, - проверь, как там Федор Петрович. Я пока рану

промою.

Он плеснул водки на спину мужчины и услышал голос Пети: «Дышит батюшка».

-Возвращайся, - Элияху стер окровавленным холстом пот со лба, - сейчас я шить буду.

Только свечу держи ровно, не капай мне воском на пальцы, а то рука сорвется.

Закончив, он сказал: «Так, теперь давай, перевяжем, и пусть на боку лежит».

-Федор Петрович! – Элияху нагнулся над раненым и шепнул: «Федор Петрович, все, осколок

я вынул, пошевелите рукой, если слышите меня».

-Спать, - подумал Федор. «Долго, очень долго. И зачем он так кричит?».

Юноша увидел, как сильные, длинные, с обломанными ногтями пальцы поползли к его руке,

и мужчина сказал, не открывая глаз: «Ты тоже…, отдохни, сынок».

-Батюшка, - раздался над ним голос сына. «Батюшка, милый…»

-Саблю возьми, - рыжие ресницы отца дрогнули. «Пусть…у тебя будет».

-А как же вы? – Петя ласково, нежно коснулся щеки отца.

-Тихо, - подумал Федор. «Как тихо. Не стреляют больше. Господи, спасибо тебе».

-Мне, - выдохнул он, - уже не пригодится, милый. Спите, - Федор чуть приподнял руку с

лавки. «Спите, мальчики».

В раскрытые ставни был слышен звон колоколов, пахло гарью, на дощатых, старых

половицах лежали золотые лучи заходящего солнца.

Федор, зевнул, просыпаясь, и пошевелился – спина болела, но не сильно. Он услышал

мужской голос из сеней: «Вы стойте тут, в горницу не ходите, все же тело его там. Федора

Петровича, вечная ему память, мы в Архангельском соборе похороним».

-Сие, - сказал Федор смешливо, - конечно, честь великая, князь Дмитрий Михайлович,

однако же я, пожалуй, с этим бы погодил.

Пожарский, снимая шлем, шагнул в горницу и остановился – юноши спали вповалку, на

сдвинутых к стене лавках. Князь посмотрел на рыжую и светлую головы, и недоуменно

сказал: «Гонец был, Федор Петрович, говорил, мол, кончаетесь вы».

-Сие, - Федор вдруг вспомнил кукушку в лесу у Лавры, - еще нескоро случится, Дмитрий

Михайлович. Ну, надеюсь, я. Что там, - спросил Федор, - на площади Красной?

Пожарский присел на лавку и улыбнулся: «Польский гарнизон подписал капитуляцию,

складывают оружие и выходят из Кремля».

-Дожили, - подумал Федор. «Господи, я и не верил».

-Дожили, - кивнул Пожарский. «Сейчас царя выберем, Федор Петрович, и заживем, как в

былые годы. Ну, - он улыбнулся, - отдыхайте, и ни о чем не волнуйтесь, Лизавете Петровне я

гонца отправлю, что все с вами хорошо».

Князь посмотрел на икону, что так и лежала рядом с рыжей головой мужчины и подумал:

«Какая красавица. Богородица, а без плата. Ну, видно – помогла она Федору Петровичу».

-Дмитрий Михайлович, - вдруг попросил мужчина, - там чертежи лежат, под лавкой, дайте их

мне, пожалуйста. Хоша посмотрю, пока эти, - он кивнул на юношей, - спят.

Пожарский нагнулся, и, положив стопку бумаги подле огромной руки, сказал: «Только ведь,

Федор Петрович, Заруцкий еще где-то бродит, дружки его – тако же, воевать еще придется».

-Сим, - Федор чуть улыбнулся, - пущай вон, Петька мой занимается.

-А вы? – Пожарский помялся на пороге сеней.

-А я, - ответил Федор, не отрывая глаз от чертежа, - буду строить.

Он услышал чьи-то недоверчивые голоса в сенях и подумал: «Есть хочется. Подожду, пока

мальчишки встанут, пущай хоша корку хлеба принесут. Жалко, что двигаться еще больно – я

бы, конечно, порисовал сейчас. Ну да ничего, успею».

Колокола затихли, и Федор, слушая тишину, вглядываясь в четкие, выцветшие линии

чертежа, пробормотал: «Построим, Федор Савельевич».

Элияху оглядел избу и присвистнул: «Быстро вы!»

-Да что тут, - смущенно пробормотал Петя, - Степан вымыл все, а я – лавки и стол поправил.

Теперь хоть не стыдно в горницу заходить. Ты тогда тут, в большой комнате - принимать

будешь, а в маленькой – спать.

-Угу, - юноша провел рукой по гладко обструганному столу. В избе было тепло – ровно, жарко

горела печь. За чуть раздвинутыми ставнями сеял мелкий, еще слабый снежок.

-Степан все с чертежами этими разбирается, - Петя присел на лавку. «В горнице своей

заперся, рисует целыми днями. А к Никифору Григорьевичу ты ходить будешь? – Петя

подмигнул Элияху.

-Два раза в неделю, - рассмеялся тот. «Ты мне лучше скажи, когда ты Марью с Волги-то

сюда привезешь?»

-Да вот, Собор Земский закончится, и сразу туда отправлюсь, - счастливо улыбаясь, ответил