Читаем o 41e50fe5342ba7bb полностью

дается в интерпретации? Я ответил: «Я тоже литературовед, поэтому первый вопрос вне моей компетенции; а объект во мне

заведомо не нуждается, это я в нем нуждаюсь по общече-

ловеческой любознательности; фундамент же мой — прими-

тивный: полагаю, что каждый поэтический текст имеет смысл, поддающийся пересказу».

Фауна Американские поэты долго писали о соловьях и жаворонках, хотя

ни тех, ни других в Америке нет.

Приснилась защита диссертации под заглавием: «Эпитеты у Рембрандта». Зал

амфитеатром, я смотрю вверх и говорю: «А вот и Минц еще жива->, а мне отвеча-

ют: аЛотман написал статью «Стратегия сердечного приступа».

Хрисоэлефан- К. Леонтьев предлагал сделать такой памятник Александру II: тинная

техника дерево, слоновая кость, золото и серебро с эмалью; а сгоревшую избу в

Филях отстроить мраморной, как потом ленинский шалаш в Разливе. «У меня цветные

истины», говорил он.

202


Ill

Боялся умереть от холеры — неэстетично; а чудом выздоровев, пошел по обету в монахи, хотя в Писании был нетверд, и они его

20 лет к себе не пускали. В Троице жил в гостинице и

перечитывал Вольтера. «С нестерпимо сложными потребно-

стями», писал о нем Губастов. Его мир — крепостной театр, в

котором народы пляшут в национальных костюмах, а он по-

глядывает на них из барской ложи. Отнимите у Готье талант, а у

Флобера гений, и вы получите Леонтьева.

Хайдегтер («Вы неточны: не "есть возможность", а "возможна возможность"», сказали мне). Мне нравилось у Б. Лившица: «Ни у Гомера, ни у

Гесиода Я не горю на медленном огне, И, лжесвидетельствуя обо

мне, Фракийствует фракийская природа». Р. едко сказала, что это

всего лишь калька с natura naturans Спинозы (и кузминского

перевода этих слов в «Панораме с выносками»), и не нужно было

Хайдеггера, чтобы это воскрешать. Собственно, еще ближе к

образцу можно вспомнить особые приметы в «Заячьем ремизе»: Спиря поспиривает, а Сема посемывает. У Лема четырнадцатый

сустав таможенного чиновника говорит герою: «Вы ведь

млекопитающее, да? в таком случае, приятного млекопитания».

Хорей (Зн. 1990, 10). Брежнев знал наизусть «Сакья-Муни» Мережковского.

Художествен- У Пастернака не только природа уже существует независимо ный мир

от создавшего ее Бога, но и вещи независимо от создавшего их человека; и вещи

братаются с природой, а человек оказывается оттеснен в неожиданное панибратство с

Богом.

Хмель «Наводя справки о женихе, уже не спрашивают, пьет ли, а

спрашивают, каков во хмелю» (Никитенко, 31 июля 1834, по

Архангельской губернии).

Ход событий «Нельзя сказать, будем ли мы либералами или консерваторами, потому

что нельзя ведь предсказать х. с.» (газ. «Народный голос» за 1867, цит. в ЛН 22/24, 300).

Храбрость С. Урусов говорил: Я консерватор, но не имею храбрости им быть

(Энгельг., II, 334).

Царь и бог Сталинская ода Мандельштама — не только от интеллигентской веры

в то, что рота права, когда идет в ногу («это смотря какая рота: разве интеллигенция рвалась быть как все?» — сказал С. А ), но и

от общечеловеческого желания верить, будто над злыми

сатрапами — хороший царь. Глупо? А чем умнее, что над злыми

царями строгий, но справедливый бог?

Ценность Л. Поливанов про себя ставил Фету за все стихи единицы, а за «В

дымке-невидимке...» — пять. Блок у Фета больше всего любил то

стихотворение, которое кончалось ♦И, сонных лип тревожа лист, порхают гаснущие звуки». (А я — «И я очнусь перед тобой, угасший вдруг и опаленный»). Адамович о Цветаевой в «Возд

203


путях», 1: «недавно я узнал, что самым любимым ее русским

стихотворением было фетовское "Рояль был весь раскрыт"»

(отомстил-таки за «Поэта о критике»).

Читатели и библиофилы — такие же разные люди, как жизнелюбы и

человеколюбы.

Чечерейцы Пушкин начал поэму о Гасубе; Жуковский прочитал и напечатал его

имя «Галуб», ничего удивительного; но Лермонтов, воевавший на

Кавказе и слышавший, как неестественно звучит это

произношение, все-таки дал это имя своему чеченцу в «Валерике»:

«Галуб прервал мое мечтанье...» Ср. ГРУША

Чужое слово А Г. Дементьев рассказывал: издали записные книжки Фурманова, в них

— характеристики писателей, по ним уже были защищены 14

кандидатских диссертаций и одна докторская. А Г. Д чувствовал, что эти характеристики он уже где-то читал; проверил —

оказалось, что это конспекты «Лиги революции» Троцкого и

статей Воронского: это переброшенный на литературу Фурманов

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых харьковчан
100 знаменитых харьковчан

Дмитрий Багалей и Александр Ахиезер, Николай Барабашов и Василий Каразин, Клавдия Шульженко и Ирина Бугримова, Людмила Гурченко и Любовь Малая, Владимир Крайнев и Антон Макаренко… Что объединяет этих людей — столь разных по роду деятельности, живущих в разные годы и в разных городах? Один факт — они так или иначе связаны с Харьковом.Выстраивать героев этой книги по принципу «кто знаменитее» — просто абсурдно. Главное — они любили и любят свой город и прославили его своими делами. Надеемся, что эти сто биографий помогут читателю почувствовать ритм жизни этого города, узнать больше о его истории, просто понять его. Тем более что в книгу вошли и очерки о харьковчанах, имена которых сейчас на слуху у всех горожан, — об Арсене Авакове, Владимире Шумилкине, Александре Фельдмане. Эти люди создают сегодняшнюю историю Харькова.Как знать, возможно, прочитав эту книгу, кто-то испытает чувство гордости за своих знаменитых земляков и посмотрит на Харьков другими глазами.

Владислав Леонидович Карнацевич

Словари и Энциклопедии / Неотсортированное / Энциклопедии