Читаем o 41e50fe5342ba7bb полностью

Командировка Я возвращался, опасаясь: вдруг за полгода история ушла так далеко

вперед, что я вернусь совсем в другую страну? Но, оглядевшись: нет, все изменилось лишь в пределах предсказуемого. «Так ли?

— сказал В. См. — По-моему, история ушла очень далеко, но по

очень однообразной местности».

Комментарий Перед текстом (и перед человеком) я чувствую себя немым и

ненужным, а перед текстом с комментарием (и перед разговором

двоих) — понимающим и соучаствующим. Мне совестно быть

первобеспокоящим. Потому я и на кладбища не хожу; а текст для

меня тоже покойник. «Это пир гробовскры- вателей — дальше, дальше поскорей!»

Комментарий под страницей обслуживает первочтение, комментарий в конце книги

— перечтение. Комментарий в наши дни вновь становится

энциклопедическим просветительством, как при Кантемире и

Тредиаковском.

Кофейни в Вене явились после того, как в 1683 г. в турецком стане было

захвачено очень много кофею.

Кувшин Я сказал: «Как мы далеки от народа: вот оказалось, что главный

народный герой — всеоплакиваемый Листьев, а я о нем и не

слышал». А. ответила: «А плакали не о нем. Это как в сказке, где

искали родню казненного: выставили голову на площади и

смотрели, кто из прохожих заплачет. Вышла мать,

нарочно разбила кувшин и заплакала будто бы о кувшине. Вот

и Листьев был как тот кувшин».

Когда в 1958 вышла «Помяты Слуцкого, я сказал: как-то отнесется критика? Г.

Ратгауз ответил пригонит к стандарту, процитирует «Какменя принимали в

партгию» и поставит в ряд. Так и случилось, кроме одного: за 20 лет критики именно

«Как меня принимали в партию» («..Где лгать нельзя и трусом быть нельзя■>) не

цитировалось почти ни разу и не включалось в переиздания вовсе ни разу. («Был один

275


З А П И С И и в ы п и с к и

случай>, сказал мне Болдырев, но точно не вспомнил). Для меня это была самая

меткая пощечина, которую партия дала самой себе.

Кубизм В статье Д Мирского 1934: пушкинская Татьяна от ранней к поздней

смещена, как на кубистической картине.

Критика отвечает на вопросы, задаваемые произведением, литерату-

роведение восстанавливает вопросы, на которые отвечало

произведение. Критика как организация вкуса (единства от-

ветов): «кто еще из читателей «Задушевного слова» любит иг-

рать в солдатики?» Симонид открыл науку помнить, критика —

науку забывать: именно она умеет восхищаться каждой

метафорой, как первой метафорой на свете. Белинский начинал

каждую новую рецензию с Гомера и Шекспира, потому что ему

нужно было всякий раз перестроить историю мировой

литературы с учетом нового романа Жорж Занд. Чехов поминал

Стасова, которому природа дала драгоценную способность

пьянеть даже от помоев, — послушав НН, я подумал, что эта

способность не личная, а профессиональная.

Критика Смысл всякой критики: «Если бы я был Господом Богом, я бы

создал этого автора иначе».

Критик Бывало, придет Д Жаров к Разоренову, завалится за прилавок и

заснет, а лавочку закрывать пора. Крикнешь: «Критик идет!» —

ну, он и проснется (Белоусов, 61).

Круг «Думали, что революция повернет на 180 градусов, а она по-

вернула на 360».

Козьма Прутков ♦Ласкательство подобно написанному на картине оружию, которое

служит только к увеселению и ни к чему другому не годится».

«Как порожные сосуды легко можно за рукоятки взяв

подьимать, так легкомысленных людей за нос водить». «Жизнь

наша бывает приятна, когда ее строим так, как муси- кийское

некое орудие, т. е. иногда натягиваем, а иногда отпускаем»

(«Трудол. пчела», 1759, 419: Димофила врачевания жития или

Подобия, собранные из Пифагоровых последователей).

276


IV

«Это еще не начало конца, но, быть может, уже конец начала»,

— сказал Черчилль об Эль-Аламейне.

Козьма Прутков

сверхмалый (фразы) побуждал к формалистическому буква-

лизму; средний (произведения или автора) — к «творческому»

переводу; большой (попробуйте перевести целую литературу

Контекст

тысячелетней длины, чтобы чувствовалась разница эпох) —

опять к соблюдению языковых мелочей.

Говорят, когда переводчик конгениален автору, то можно дать

ему волю. Но не то же ли это что: когда один студент лицом

похож на другого, то он может сдавать зачет по его зачетке?

Конгениальность


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых харьковчан
100 знаменитых харьковчан

Дмитрий Багалей и Александр Ахиезер, Николай Барабашов и Василий Каразин, Клавдия Шульженко и Ирина Бугримова, Людмила Гурченко и Любовь Малая, Владимир Крайнев и Антон Макаренко… Что объединяет этих людей — столь разных по роду деятельности, живущих в разные годы и в разных городах? Один факт — они так или иначе связаны с Харьковом.Выстраивать героев этой книги по принципу «кто знаменитее» — просто абсурдно. Главное — они любили и любят свой город и прославили его своими делами. Надеемся, что эти сто биографий помогут читателю почувствовать ритм жизни этого города, узнать больше о его истории, просто понять его. Тем более что в книгу вошли и очерки о харьковчанах, имена которых сейчас на слуху у всех горожан, — об Арсене Авакове, Владимире Шумилкине, Александре Фельдмане. Эти люди создают сегодняшнюю историю Харькова.Как знать, возможно, прочитав эту книгу, кто-то испытает чувство гордости за своих знаменитых земляков и посмотрит на Харьков другими глазами.

Владислав Леонидович Карнацевич

Словари и Энциклопедии / Неотсортированное / Энциклопедии