o 41e50fe5342ba7bb

могли терпеть друг друга, а у нас — рядом!» — сказал

Аверинцев.

«Ну, у вас, античников, как всегда, никаких юбилеев?» —

устало спросил, составляя план, секретарь западного отдела, старый циник Ф. С. Наркирьер с отстреленным пальцем. «Есть!

— вдруг вспомнил я. — Ровно 1900 лет назад репрессированы

Нероном сразу Сенека, Петроний и Лукан». —

«Репрессированы? — проницательно посмотрел он. — Знаете, дата какая-то некруглая: давайте подождем еще сто лет».

282

IV

Юбилейные заседания были очень скучные, явка

обязательна. На пушкинском юбилее рядом тосковала Е. В.

Ермилова — та, у которой в статьях даже Кузмин получался

елейным и богоугодным. Когда в третий раз с кафедры

процитировали: «На свете счастья нет, а есть покой и воля», она

вздохнула: «А что же такое счастье, как не покой и юля?» Я

подумал: «А ведь правда»...

Сучков

Считалось, что лучшим директором Института мировой

литературы на нашей памяти был Б. Сучков: умный и незлой. Я

тоже так думаю. Но моя приязнь к нему — скорее за одно-

единственное слово, сказанное с неположенной для директора

интонацией.

Он был сытый, важный, вальяжный, барственный. Когда-то

начинал делать большую карьеру при ЦК, вызвал зависть, попал на каторгу, после возвращения был в редколлегии

«Знамени», а потом стал директором ИМЛИ. Говорил по-

немецки, а это в Институте мировой литературы умел не

каждый. Переводил на официальный язык Фейхтвангера, Манна и Кафку, и оказывалось: да, в их мыслях ничего

опасного нет, их можно спокойно печатать по-русски. А роман

Достоевского «Бесы» нужно не замалчивать, а изучать, потому

что это — предупреждение о китайской культурной революции.

Тогда, в 1971, только такая логика и допускалась. Одна его

сверстница сказала моей соседке по сектору: «Вы не думайте, пока наше поколение не вымрет, ничего хорошего в науке не

будет».

К институтским ученым он относился с откровенным

презрением. На расширенном заседании дирекции говорил: «Ну

вот, пишете вы о революционных демократах, а кто из вас

читал Бокля? поднимите руки!» Ни один маститый не поднял.

Мне стало так стыдно, что я поднял руку, — хоть и не имел на

это права: я читал не Бокля, а Дрэпера.

Наш античный сектор готовил сборники «Памятники

средневековой латинской литературы». До этого о такой

поповской литературе вообще не полагалось говорить. В 1970

вышел первый том, в 1972 — второй. Мы, конечно, отбирали

тексты самые светские и просветительские, но все равно в них

на каждой странице были и Бог Отец, и Сын, и Дух Святой, все

с большой буквы. Кто-то заметил и обратил на это внимание

высокого начальства. Высоким начальством был вице-

президент Академии Федосеев, имя его было нарицательным

еще со сталинских времен.

Мне позвонили из института: в 10 часов явиться к

директору. Я пришел, его еще нет, жду у него в кабинете.

Размашисто входит Сучков; снимая пальто, вполоборота

говорит «Ну, что, неприятности из-за вас?!» Я не успел

поставить голос и спросил по-обыкновенному просто: «От

кого?*. И он, шагая от дверей к столу, так же по-разговорному

просто ответил: «От Федосеева». А потом сел за директорский

стол и начал говорить по- положенному официально и властно.

Вот эту человеческую интонацию одного только слова я и

запомнил, потому что больше ни при каких обстоятельствах, никогда и ни от кого из начальства я таких не слышал.

Официальных разговоров было еще много. Весь сектор

вызывали к директору, и он объяснял нам, какая была

283

мракобесная средневековая культура. Мы говорили «понима-

ем», но, видимо, недостаточно убежденно, и Сучков усиливал

гиперболы. Когда он сказал, что в европейских монастырях

процветало людоедство, я заволновался и раскрыл рот.

Аверинцев, сидевший рядом, меня удержал. Потом он сказал

мне: «Вы хотели выйти из роли».

Венцом события должно было бьггь осуждение работы на

заседании Отделения литературы и языка под

председательством командующего филологией, академика М.

Б. Храпченко. Я написал признание ошибок по всем

требованиям этого жанра и прочитал его по бумажке. Бумажка

у меня сохранилась « Сосредоточившись на историко-литературных

проблемах, мы упустили из виду ближние цели нашей науки в условиях

современной идеологической борьбы вообще и антирелигиозной

пропаганды в частности. Показ и разбор памятников отодвинул на