ЗАХОЛУСТНЫЙ УГОЛОК ПОСЛЕ КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЫ
В Петербурге я слыхала немало рассказов о том, как родители недружелюбно
смотрят на сближение их детей с простонародьем, но совсем иное отношение
встретила я в моей семье. Когда я передавала матушке слышанное мною на
вечеринках, устраиваемых молодежью, о необходимости опрощения и служения
народу, об обязанности каждого просвещать его, о стремлении женщин к
самостоятельности и образованию, равному с мужчинами, она просто приходила в
восторг. Правда, ей казалось смешным, когда на девушку нападали за то, что она
вместо черного платья надевала цветное, или когда она, якобы за неимением
времени на прическу, обрезывала свою косу; вообще она, как старая женщина, не
могла сочувствовать формальной стороне нигилистического учения, но все
существенное в нем, его основа и главнейшие требования века сделались в
короткое время близкими ее душе, недаром же мы, ее взрослые дети, называли ее
первою нигилисткою в России. Когда я передала матушке о том, что мне советуют
сближаться с крестьянами, она удивилась даже, что мне приходилось это
советовать. Она просто не понимала, как при жизни в деревне человек может
изолировать себя, обособиться от ближайших своих соседей, то есть крестьян, как
можно не чувствовать стремления быть им чем-нибудь полезным. Она твердо была
убеждена в том, что, ввиду их темноты и бедноты, каждый грамотный и
благожелательный человек может принести им много пользы. Она находила, что,
если я буду держать себя как барышня, отстраняться от интересов крестьян, я
никогда не узнаю их настоящего положения и пропаду от деревенской скуки.
-- Это как-то и не по-человечески: жить и не знать, что подле тебя делают люди!
Да и как же тогда вы, молодежь, будете применять ваши идеалы к практической
жизни? Неужели все ограничится разговорами о любви к народу, о готовности ему
помогать и просвещать его?
О преследованиях со стороны полиции за сближение с крестьянами в наших
краях тогда не было и речи, а тем более не могло этого быть относительно членов
моей семьи: моя мать с ранней молодости жила в этом захолустье, с утра до вечера
имела дела с крестьянами, мои сестры постоянно заходили в их избы. Матушка
настаивала даже на том, чтобы я, когда в первый раз появлюсь в той или другой
крестьянской семье, приходила с каким-нибудь маленьким подарком. И мы еще в
Петербурге закупали с нею платки, ленты, кушаки, ярких цветов ситцы.
Согласно моему желанию, матушка оставила меня пока в Погорелом, которое
привлекало меня многим: и тем, что я родилась и провела в нем годы моего
детства, и тем, что я знала всех живших в этой местности. В этом имении к тому же
жил мой брат Андрей, который был в то время мировым посредником2. Занимало
меня и то, что к нему приходили соседи в гости и по делу, а также крестьяне, с
которыми он почти ежедневно беседовал о разных делах, а когда возвращался
домой из своих поездок по должности,-- сообщал мне много новостей. Личность
моего брата Андрея сама по себе меня очень интересовала. С подвижным умом,
очень неглупый от природы, весьма видный и красивый, он, будучи в военной
службе, отличался большою склонностью к щегольству, мотовству и светскому
времяпрепровождению. Свои внешние преимущества и находчивость он
употреблял на флирт с дамами, среди которых имел большой успех. Но могучий
поток идей шестидесятых годов до неузнаваемости изменил его. Он весь отдался
серьезному чтению, а когда был выбран мировым посредником первого призыва3,
со страстным увлечением и с искренним интересом окунулся в новое для него дело.
Когда я приехала в деревню и пожила в ней, брат произвел на меня впечатление
серьезного общественного деятеля: он прилежно изучал законы, внимательно
следил за всем, что могло ему выяснить и осветить его новые обязанности. Он
пользовался таким доверием крестьян, что и впоследствии, когда оставил
должность и проживал в своем поместье как частный человек, они приходили к
нему даже из отдаленных деревень, упрашивая его быть то судьею в их споре, то
вырешить им какое-нибудь недоразумение, то дать совет, то составить деловую
бумагу.
Из разговоров мировых посредников, посещавших брата, нетрудно было понять,
что некоторые из них старались толковать "Положение" по букве, а не по смыслу
закона, и что это в большинстве случаев клонилось к выгоде помещиков, а брат мой
смотрел на дворян и крестьян как на лиц, равных перед законом, что вызывало к
нему страшную вражду дворян.
Однажды к его крыльцу подъехал пожилой помещик В. Занятый делом, не
терпящим отлагательства, брат просил меня выйти к посетителю, извиниться перед
ним и сказать, что он не может принять его ранее получаса. Уже одно это вызвало