o 8b191ad8675a2039

- Ну, так вот, - старик повернулся к нему, «ты, конечно, сбежать сейчас можешь, и Мэри твоя

– тоже. Только после этого корабль ваш уже точно никуда не доплывет - разобьется. Ты

этого хочешь?»

Степан помолчал и ответил: «Нет. Не хочу. Я дом хочу, семью, чтобы любили меня».

-Каждый хочет, чтобы его любили – резко ответил старик. «Только вот, Стивен, это Бог один

любит человека просто так – на то Он и Бог. Нам, смертным, любовь тяжело дается –

потому, что мы создания жадные, и только о себе думаем. А коли ты свою жену не любишь,

не заботишься о ней – откуда у нее-то любви взяться?

-Она должна, - упрямо ответил Степан. «Жена должна любить мужа и подчиняться ему – она

клятву в сем давала».

-А ты не должен? – резко спросил старик, и Степан вдруг вспомнил: «не рушь того, что

годами делалось».

-Я люблю, - вдруг, сам того не ожидая, сказал он. «Но я столько всего сделал, что не мог в

глаза ей посмотреть. А теперь, еще и это..., - он прервался и долго вглядывался в огонь.

- Вот ты сам себе все и сказал, - вздохнул старик. «Что ты не без греха – я знаю, помнишь,

приходил же ты ко мне, и много раз, и я тебе еще тогда говорил, и сейчас повторяю – пойди,

повинись перед Мэри, она тебя простит, и не делай так более. Женщины, они, Стивен, умнее

нас, мужчин – умнее и добрее.

А ты вот не пошел – а сейчас ее простить не хочешь. Еще и кричал на нее, наверное,

угрожал девочке, я же тебя знаю. Гордыня это твоя, вот и все,- старик вдруг с сожалением

посмотрел на Степана.

- Ты думаешь, что обеты, кои вы друг другу приносили, они что? Слова? Ты их взял и

нарушил, так теперь и смотри, что получилось. Иди, проси у нее прощения, и прекращай

блуд свой.

-А что ты деньги на общины даешь – так от заповедей Господних золотом не откупаются,

Стивен. Будь уже, наконец, взрослым человеком - вон, седина у тебя в голове, дети растут, –

старик отвернулся, и они долго молчали.

-А что же с этим ребенком? – спросил Степан, и понял, что уже все знает.

Старик усмехнулся, и, остановившись перед ним, чуть похлопал его по плечу: «И кто примет

одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает».

- Спасибо, - Степан поднялся. «Поеду домой».

- Я помолюсь за вас обоих, и за дитя ваше, - сказал ему вслед Джон Фокс, глава пуритан

Англии.

Он спешился, не доезжая усадьбы, и, привязав лошадь, долго смотрел на холодную, темную

реку. «Я ведь сам виноват», - подумал Степан. «Надо было говорить с ней, и не так, как я это

делал, - он почувствовал, что краснеет, - а ласково. Я же умею. И Петьке я то, же самое

сказал – говорите. Зачем же я тогда венчался – жил бы один, и все. Прав Фокс – если я

клятву дал, так ее исполнять надо. Был бы отец жив – он бы меня за такое по голове не

погладил».

С востока дул резкий, пронзительный ветер, и Степан вдруг тихо сказал: «Даже могил

семейных, и тех не осталось, чтобы прийти на них. Ну нет, хватит рушить, не для того мы с

Петькой выжили. Строить надо». Он повернулся, и увидел, что в окне Машиной комнаты

горит единая свеча.

В детских было тихо. Тео спала, прижавшись щекой к «Смерти Артура» сэра Томаса Мэлори,

что он привез ей из Лондона. Степан вытянул книгу – девочка чуть поворочалась, и, зевнув,

натянула на себя одеяло – с головой. Лиза раскинулась рядом, будто ангелочек, ее темные,

длинные ресницы чуть дрожали во сне.

У мальчиков было как обычно – сегодня Ник и Федя дружили против Майкла, это было

понятно по тому, как были расставлены кровати. «Завтра все изменится», - улыбнулся про

себя Степан, и постоял немного, просто так, слушая дыхание детей.

Воронцов осторожно постучал в дверь Машиной спальни – Марфа, босиком, со свечой, тут

же открыла – будто ждала его на пороге.

- Иди к себе, - мягко сказал Степан, чуть прикоснувшись губами к ее лбу.

- А…- открыла рот Марфа.

-Иди, - Степан взял у нее свечу. «Дальше я сам».

Жена так и сидела в этом большом кресле – положив руки на живот, будто охраняя его. Он

поставил свечу на стол и долго смотрел на ее склоненную, темноволосую голову.

- Прости меня, - вдруг сказал он. «Я был неправ. Иисус нас учил, что никто не безгрешен, - а

как я могу тебя обвинять, ежели сам перед тобой виноват?»

- Я знаю, - сказала Маша.

- Как? – его губы вдруг заледенели, словно на жестоком морозе.

Она медленно встала и подошла к нему. Ее глаза опухли, и все равно – еще катились из них

слезы.

- Как ты приезжал, той осенью, когда мальчикам год исполнился - она смотрела в сторону, и

видно было, как переполняют ее скрываемые рыдания, - заболела я после этого».

Если б он мог, он бы закончил свою жизнь прямо сейчас – не смея взглянуть на нее.

Тогда он вылечился быстро – судовой врач пожурил его за неосторожность, но сказал, что к

Плимуту уже все будет в порядке. Все и было в порядке – как ему казалось.

После той болезни он больше не рисковал портовыми шлюхами, а брал дорогих и надежных

женщин, которые стоили, потраченного на них золота. Больше у него ничего такого не было –

ни разу.

- Я тебя не виню, - сказала тихо Маша. «Ты же мужчина, у вас так принято».

Ни одна из его многочисленных ран не приносила такой боли, как эти простые слова.