О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

– Хочу развестись. – Последовала пауза; Биджан, кажется, был потрясен. Он ожидал чего угодно, но не этого.

– Почему? – спросил он. – Откуда у тебя такие мысли? У нас же такие хорошие отношения.

– Мы почти не разговариваем, – ответила я, – уже месяц. – Он попытался убедить меня, что любит меня и как бы ни сердился – а он привык сердиться молча, – мысль о разводе даже не приходила ему в голову; не случилось ничего настолько катастрофического. Затем он в отчаянии произнес: – Выражать чувства можно не только словами.

Первого февраля 1979 года Хомейни торжествующе вернулся в Тегеран. Миллионы людей вышли на улицы его приветствовать. На вопрос журналиста, что он чувствует, вернувшись на родину спустя почти восемнадцать лет, Хомейни ответил: «Ничего». Его наделили титулом имама – в шиизме этот титул дается преемникам пророка Мухаммеда. Теперь упоминание имени Хомейни всуе или его оскорбление влекло за собой серьезные последствия. Тысячи иранцев, в чьей нормальности у меня не было причин сомневаться, включая мою неверующую и высокообразованную тетю Нафисе, утверждали, что видели его изображение на Луне. Позже я отпустила уничижительный комментарий в его адрес, а она сказала: «Пожалуйста, дорогая, не говори так. Мать рассказывала, что одна женщина оклеветала его, и на нее из мусорного бака выпрыгнула кошка, сильно укусила ее за руку, и та женщина умерла».

Пока тетя высматривала лик Хомейни на Луне, другие члены моей семьи хватались за возможности, которые лишь год назад казались иллюзорными. Мой кузен Хамид, сын дяди абу Тораба, которого меньше всех интересовала политика, получил диплом Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе по специальности «медиа и кино» и вернулся домой с намерением развивать отделение кино и медиа в Открытом университете, но обнаружил, что ему и его жене Келли, американке, в Иране не было места. Они собрали вещи и уехали в Америку, а вот его младшие братья Маджид и Мехди, связанные с радикальной марксистской группировкой, наоборот, вернулись из США в Иран. Молодое поколение – мои ровесники, питавшие романтические иллюзии насчет революций и переворотов, – видело на Луне образ будущего, в котором мы вместе с пролетариатом освободили бы страну и жили долго и счастливо. Вот только мечта принимала совсем иные очертания; с ней что-то было категорически не так.

Маджид, удививший всех своим рано проснувшимся поэтическим даром, стал надеждой группы влиятельных интеллектуалов из Исфахана. Неутомимый бунтарь, он отвергал родительскую веру и образ жизни. Он придерживался принципа «все или ничего». Ближе к двадцати пяти годам забросил поэзию и занялся политикой, став сторонником самой радикальной ветви марксизма. Поклялся, что не напишет ни одного стихотворения, пока не свершится пролетарская революция. «А что ты сделала для революции?» – на полном серьезе спрашивал он меня, когда еще ничто не намекало на то, что она будет. Учиться, читать художественную литературу – все эти занятия Маджид считал буржуазными и антиреволюционными. Как-то раз мы жестоко поспорили из-за глажки; он утверждал, что это буржуазное занятие. Он выводил меня из себя, но я восхищалась его упорством и целеустремленностью; мне не хватало ни того, ни другого. Он занимался поэзией, а позже политикой, вкладывая в эти занятия все сердце и душу. Жаль, что я тогда его не спросила: «А почему ты бросил поэзию? Как можно было забыть, что величайшие перемены в истории нашей страны – заслуга не только политиков, но и поэтов?»

Вернувшись в Тегеран, Маджид влюбился в молодую женщину, Эзатт, с которой познакомился на почве революционной деятельности. Его младшая сестра Нушин так же познакомилась со своим мужем Хусейном. Они вчетвером участвовали в «трущобных бунтах» на окраинах Тегерана в 1977 году.

В адресованной жене рукописи Маджид описывает, как их влюбленность расцветала в казавшиеся нереальными дни между 1 февраля 1979 года, когда аятолла Хомейни вернулся в Иран, и 11 февраля, когда утвердилась его власть в стране. Я никогда не встречала Эзатт. На фотографиях та выглядит худенькой, похожей на мальчика. Маджид и описывает ее как пацанку с тонкой шеей, изящную, но не низенькую, как его сестра Нафисе. В его стихотворении она предстает в пальто цвета хаки, «миниатюрная, стройная, с точеными скулами».