О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Но очень скоро она уже не помнила, как защищала Хомейни. Вести о чудовищных преступлениях нового режима перечеркнули надежды, что что-то изменится, и от нашего ликования не осталось и следа. Несколько наших коллег и друзей стали жертвами режима: главный редактор «Ханданихи» господин Амирани, который так храбро защищал отца, пока тот сидел в тюрьме; робкий мамин воздыхатель господин Хошкиш, тихий и добродушный глава Центрального банка. Их казнили без суда и предъявления обвинений. Были и другие: бывшая директриса моей школы доктор Парса; генерал Пакраван, в 1963 году спасший жизнь Хомейни; наш давний враг генерал Нассири и многие другие, кто был против шахского режима и даже сидел в тюрьме при шахе, как, например, мой кузен Саид. Позже стали убивать и обычных людей, за которыми водился лишь один грех – они плохо отзывались о Хомейни и исламе. Арестовывали геев, неверных супругов, женщин, которых считали проститутками, представителей меньшинств, особенно бахаистов. 4 ноября 1979 года захватили посольство США; умеренный премьер-министр Базарган ушел в отставку, и роман моих родителей с революцией закончился.

В первую пятницу после нашего возвращения в Тегеран матери не терпелось представить меня новой гостье. Это была коллега дяди Али, который работал главврачом в известной тегеранской больнице. «Я так много о тебе слышала», – с многозначительной улыбкой произнесла Зиба-ханум. Хотя мы виделись впервые, она говорила со мной как с близкой подругой. Когда другие гости ушли, она осталась на обед; к ней присоединился ее муж и десятилетняя дочка, красивая застенчивая девочка, которая, несмотря на робость, чувствовала себя у нас дома вполне уверенно. Мать закармливала ее конфетами. После обеда отец отвел нас в сад. «Твой папа проводит так много времени в этом саду, – восхищенно проговорила Зиба-ханум. – Каждый цветок здесь посажен его руками».

Мать первая с ней познакомилась. Зиба-ханум работала в администрации больницы, мать зашла к дяде Али и встретила ее. Она сразу понравилась матери, и та пригласила ее в гости, а потом и ее семью. На момент нашего с Биджаном возвращения в Иран Зиба-ханум и ее муж входили в число самых близких друзей моих родителей. Думаю, роман между Зибой-ханум и отцом завязался, когда те начали жаловаться друг другу на своих супругов. «Он холоден, – доверительно сообщил мне отец, – и безразличен к обаянию этой страстной и любящей женщины». А есть ли более плодородная почва для любовного сговора, чем недовольство двух обиженных супругов?

Шахран (моя хорошая подруга и первая жена Мохаммада), мы с Биджаном и Мохаммад, 1983 год

Зиба-ханум была красивее Шахин, но отличалась большей консервативностью. Она была чуть полновата, всегда одевалась наряднее, чем положено случаем, великолепно готовила и была прекрасной домохозяйкой, которая к тому же много работала и, в отличие от Шахин, не имела претензий. В начале революции, когда новое правительство взялось арестовывать функционеров старого режима и родители волновались, что отца заберут, Зиба с мужем на несколько дней приютили его у себя дома.

Мы с Зибой-ханум виделись чаще, чем с Шахин, так как она была другом семьи, причем близким, и мать считала ее своей «находкой». Пока меня не было, мать с тетей Миной поссорились; из-за чего, мы так никогда и не узнали. Я расспрашивала мать, но та туманно отвечала, что Мина ей солгала и выставила ее дурой, и она больше не будет это терпеть. Зиба-ханум привлекала ее своими «благородными манерами», уважительным и почтительным отношением, и постепенно она заняла место Мины. Меня же раздражала мамина наивность и настойчивость, с которой она привечала эту женщину и ее семью. Нам всем было не по себе, ведь мы все знали, что происходило на самом деле – Биджан, Мохаммад, а позже и жена Мохаммада Шахран, с которой мы сразу подружились.

Глава 24. Когда дом перестал быть домом

Я точно помню даты начала и окончания войны с Ираком (22 сентября 1980 года и 20 августа 1988 года), помню, что жертв было очень много, но становлюсь совершенно беспомощной, когда возникает необходимость описать те незаметные изменения, что сказались на самой ткани нашего существования и повлияли на него таким образом, что знакомые улицы моего детства стали казаться чужими. В дневнике, который я завела осенью 1980 года, между заметками к лекциям по «Гекльберри Финну», «Великому Гэтсби» и «Матери» Горького я написала: «Дом перестал быть домом». Изменились наши жизни, причем не только из-за катастрофы и кровопролития, но из-за другого насилия, почти неощутимого, но просочившегося в обычную повседневную жизнь.