О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Через некоторое время я и сама стала его частью: бегала на собрания, выступала против увольнения профессоров, ходила на демонстрации и сидячие забастовки. Но главным для меня всегда были занятия. С той самой минуты, как я со страхом и волнением вошла в огромный зал, где мне предстояло вести курс с туманным названием «Литературное исследование», и написала на доске название программной книги – «Приключения Гекльберри Финна» – я почувствовала себя как дома. Несмотря на конфликтную обстановку в университете, меня успокаивала мысль, что книги переживают войны, революции и голод. Книги существовали задолго до нашего рождения и продолжат существовать после того, как мы умрем. (Как там было у Фирдоуси? «Я не умру, ибо семена, что я посеял, спасут от могилы мое имя и репутацию».) Романы Джордж Элиот, Джейн Остин, Флобера и Толстого стали нашей отдушиной, воплотив нашу потребность в выражении разных мнений. «Том Джонс, найденыш» научил нас ценности юмора, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» – иронии, и каждый прочитанный роман демонстрировал всю сложность морального выбора и индивидуальной ответственности. Все стало казаться глубоко и остро причастным к реальности нашего существования. Иногда я приводила примеры из персидской литературы, в основном из запрещенных книг – «Слепой совы» Садега Хедаята, «Другого рождения» Форуг Фаррохзад, – или из классиков далекого прошлого. Обсуждала неуемную игривость Руми и озорство Хафиза, которому нравилось подрывать ортодоксальные устои. Мы говорили о тирании посредственных писателей, навязывающих героям собственный голос и отнимающих у них право на существование. О том, почему в назидательных романах злодеи всегда похожи на карикатуры, у них словно на лбу написано: осторожно, я чудовище! Ведь даже в Коране говорится, что Сатана – соблазнитель, искуситель с коварной улыбкой.

Двадцать первого марта 1980 года, в иранский Новый год, аятолла Хомейни выступил с суровой речью и раскритиковал университеты, назвав их агентами западного империализма. На пятничной молитве 18 апреля Али Хаменеи (он сменил Хомейни на посту Высшего руководителя в 1989 году) напал на университеты, сказав: «Мы не боимся экономических санкций и военного вторжения. Мы боимся западных университетов и воспитания нашей молодежи в интересах Запада или Востока». Эти выступления стали сигналом к началу культурной революции: плану по закрытию университетов с целью их последующей исламизации, создания новой программы и искоренения нежелательных элементов среди педагогов, администрации и студентов.

Студенты и педагоги не сдались без боя. Я помню пламенные речи, демонстрации и забастовки, дружинников, что появлялись внезапно и набрасывались на демонстрантов с ножами и камнями. Помню, как пряталась в пыльных переулках и как укрылась в ближайшем книжном магазине за несколько секунд до того, как хозяин запер дверь. Мы едва успели отойти от окна, как на нас посыпался град пуль. Каждый день мы слышали новости об убитых студентах; тела пропадали, их уносили агенты режима. Эти сцены до сих пор вспыхивают у меня перед глазами и мешают мне спать по ночам.

Вскоре столы с листовками убрали из холла. Многие из тех, кто стоял за этими столами и представлял различные студенческие движения и организации, были исключены, арестованы, некоторые даже казнены. На нашей кафедре я и еще две моих коллеги отказались носить обязательные платки и были уволены. Та же участь постигла многих педагогов.

Позже многих студентов, выступавших за исламизацию университетов, постигло разочарование; они сами начали критиковать режим, устраивать протесты и демонстрации. Могли ли мы предвидеть, что некоторые из них увлекутся Джейн Остин и Фитцджеральдом, Спинозой и Ханной Арендт и начнут сомневаться в принципах режима, который так горячо защищали? Вскоре они тоже начали требовать секуляризма и демократии, и их тоже арестовали, посадили в тюрьму и казнили.

Я выходила из колледжа Аль-Захра и собиралась идти домой, по пути залюбовавшись подстриженной лужайкой и клумбами; благодаря продуманному ландшафтному дизайну создавалось впечатление, что цветы растут здесь сами по себе, и возникало ощущение уверенности и спокойствия, особенно по сравнению с хаосом, творившимся на улицах за оградой. Тут кто-то окликнул меня громким шепотом:

– Профессор!

Я не заметила, что за мной кто-то шел, и, вздрогнув, обернулась и увидела ее; она стояла совсем рядом.

– Можно с вами поговорить? – спросила она.

– Конечно, – ответила я.

– Помните, вы с мисс Багери обсуждали «Грозовой перевал»? Я тогда все слышала.

Я преподаю в Тегеране; тогда ношение платка в университете было обязательным