О чем молчат выжившие

– Ты и так спишь, – усмехнулась я, но присела рядом. Что там Ольга обычно поет? Ага, вот.

Аулым көшiп барады-ау
Алмалыға кiм көнбейдi тағдырдың
Салғанына-ай.
Көрмегелi көп айдың
Жүзi болды ата-анамның хабарың
Алмағалы-ай[5]

.

В глазах у меня поплыло, я никак не могла вспомнить второй куплет. Колыбельная, мирная, тихая, ласковая, с нежной мелодией, где ты? Память, зачем подводишь, закрываешь мне глаза ледниками гермоворот, затыкаешь уши воем сирены?

Туча на грани сознания тяжко ворочалась, голодно урчала.

Алматы накрыло тьмой.
А у тьмы глаза пусты, как черный лед, —
Вот судьба моя.
Жажда мести бахромой
Окаймляет жизнь мою на век вперед…
Где же смерть моя?

– Лена… – с порога выдохнула потрясенная Ольга. – Лена, что ты ей поешь?

Я очнулась и впилась взглядом в Карагоз. Спит… Буркнув что-то невнятное, я выскочила из палатки и помчалась, сама не зная куда. Серо-коричневый истертый гранит ложился под ноги гигантской кладбищенской плитой.

Все, это черта. Когда-то туча цвета воронова крыла закрывала собой мое небо, теперь лишь жмется в дальнем углу памяти, и я могу ее сдерживать – с переменным успехом, выходя в рейды и убивая разных тварей, но могу. Когда-нибудь она и вовсе исчезнет. Когда-нибудь… Но не сейчас. Сейчас я могу сорваться от чего угодно, и тогда моя девочка выйдет убивать людей, видя в каждом мужчине ДанилАндреича, а в каждой женщине – его спутницу.

Надо уходить. Сию же минуту.

Очнулась я возле гостиничной палатки, без слез воя в Дюбелево плечо. Он неловко гладил меня по отросшим волосам на загривке и приговаривал:

– Хорошо, хорошо, только успокойся. Конечно, уходим прямо сейчас, без проблем. Бери свою Ижицу, и мы уходим… Ты, я да Мятлик…

Прости, Севка, но с вами я ненадолго. Без тебя не могу – но и с тобой тоже.

Плачь, Бука-Букашка, плачь же…

Мятлик шел первым, угрюмо сопя в противогаз. Да, на то и друзья: надо человеку позарез – значит, собрались и пошли, и никто ничего не спрашивает, а если и спрашивает, то отвечать необязательно.

Я тоскливо размышляла, что обо мне подумают на станции. Оно, конечно, все знают: я букашка вольная, сегодня здесь – завтра там. Но с броневолками помощь обещала? Обещала. Записку Мизгирю оставила, и все-таки, все-таки… Да и жеребятки мои, эх… С другой стороны, особого выбора нет.

Ничего. Глядишь, оклемаюсь и вернусь.

Мятлик вдруг перестал пыхтеть и остановился. Мы с Севкой шагнули ближе.

В свете луны на груде битого кирпича лежал броневолк. Вернее, даже три броневолка, если собрать все оскаленные объеденные головы, оторванные хвосты, частоколы ребер, куски крепчайшей, отливающей сталью шкуры и смотать метры подсохших кишок в аккуратные бухты.

– За мной, – глухо скомандовал Севка.

Однако за поворотом обнаружился еще один растерзанный броневолк. А рядом возлежал двухголовый ирбис в окружении трех манулов, и глаза их сверкнули алым. Обычно эти твари, когда сыты, не нападают, – можно осторожно прокрасться в десятке метров, ирбис только прищурится да лениво лизнет себе лапу, а манул, ворча, сам уберется подальше. Но эти были чумные.

– Назад! – и Севка пальнул из подствольного гранатомета.

Одного манула подбросило и замертво шлепнуло о стену, а вот остальные звери, шипя и вопя в четыре глотки, брызжа кровью, рванули к нам. Два автомата с Ижицей на несколько секунд заглушили неистовый мяв, и стокилограммовый ирбис обрушился прямо на меня.

Голова гудела от удара о землю, хищник не шевелился, дышать было нечем, и меня подхватила иссиня-черная туча, которую простреливали рубиновые споло…

Сначала включились звуки. Туп. Туп. Хруп. Фррр. Дыхание какой-то неведомой скотины. Уже жрет меня или еще нет? Непонятно – тело словно ватное, ничего не чувствую. Стараясь не дышать, я чуть разлепила веки.

Надо мной светлым утесом возвышался гигантский конь. Я нервно сглотнула, и зверюга, с явным интересом смотревшая на меня одним глазом, повернула морду и уставилась другим.

– Хр-бггг?

– Чё «хыр»? – сипло выдохнула я. – Жри давай. Подавись.

Конь моргнул, раздул ноздри и выпустил из них дымные струйки. Я зажмурилась. Сожрет. Поджарит и сожрет. Тварь бухнула копытом величиной с тазик для умывания рядом с моей ногой. Потом возле плеча. Господи, издевается, что ли? Конь склонил голову, жарко дохнул в мои волосы (где мой противогаз?! да к черту противогаз) и отступил в сторону. Кажется, жрать он не собирался. А что тогда?

Я решилась и вновь распахнула глаза. Зверюга стояла боком, по которому от шеи до середины спины шел уродливый шрам, и пялилась на меня из-под спутанной белесой челки. А вокруг нас – и сверху, и по сторонам на расстоянии броска гранаты – в полной тишине бесновалась буря. Смоляные тучи перекатывались, скручивались, налезали друг на друга, их то и дело простреливали алые молнии, но ни единого звука при этом слышно не было.