О чем молчат выжившие

Бледный конь загоготал так, что между стремительно редеющих туч загуляло эхо. Он взвился на дыбы, раскинул из шрамов ослепительные снежно-белые крылья и полыхнул солнечным светом. А потом с такой силой вдарил копытами по земле, что меня подбросило и швырнуло затылком на бетонный обломок…

Сначала включились звуки. Туп. Туп. Хруп. Шмыг.

Что, опять?!

Я разлепила веки, сфокусировала взгляд и опознала станционный лазарет. Покосилась на источник звука: на табурете спиной ко мне сутулился Дюбель и стучал прикладом АКМ по бетонному полу. Туп. Туп. Хруп. Шмыг.

– Севка… – хрипло выдавила я.

Спина вздрогнула.

– Ленка, очухалась!

С помощью Дюбеля я осторожно села. Проморгалась. Бледный конь. Моя девочка. Светящийся тулпар. Сон? Явь? Бред сумасшедшей? Не знаю. Знаю только, что слегка саднит ладонь под повязкой, мы победили, и у моей души растут новые сильные крылья.

– Как сам? А Мятлик?

– Да нормально, – отмахнулся Дюбель. – Мятлику наложили пару швов на ногу и добрый десяток – на задницу. Переживает теперь. Ему медсестра здешняя, Адеми, нравилась. Но одно дело – романтично бедро перевязывать, а вот укус в задницу… – Севка фыркнул. – Уколы еще эти каждый день, чтобы заражения не было… А у меня вообще ерунда, кошак только плечо задел. До свадьбы заживет.

– До свадьбы?! – заклокотала я, внезапно припомнив все его смешки за целый год чохом. – Ну так и шел бы на хрен к своей долбаной уйгурке, чего здесь торчишь-то?

– Сказать, что люблю, – бухнул Дюбель.

Я онемела.

– На Капчагае ты мне каждую ночь снилась. А увидел на Алатау – и побоялся признаться, потому что так сразу все выложить… Мало ли, глазами сверкнешь – и полбашки как не бывало, а оно мне надо?

– Что?.. – выдохнула я, подобравшись. – Как… ты знаешь?..

Дюбель изменился в лице, вскочил, некоторое время дико смотрел на меня и, наконец, скупо усмехнулся.

– Надо же. А я всю жизнь думал, что это у меня в мозгах черт-те что творится… Когда отец тебя притащил и стало ясно, что выживешь, меня пустили в лазарет. Типа, сестренка теперь у тебя есть, может, хоть такому же ребенку скажет, как ее зовут, ну и вообще… А я возьми, да и ляпни: почему у нее красные огни в глазах? Меня к врачам затаскали, не мутация ли какая выявилась, иголками всего истыкали, крови пол-литра выкачали, не меньше. Я и потом видел, когда ты реально свирепеешь – глаза чернеют, а зрачки красным горят. Но раз этого никто больше не замечал, то и я не болтал, не дурак же… Ленка, ты чего?

– Ничего, – пробурчала я себе в колени. – Охренела слегка просто… И… ты что-то еще хотел сказать? До всего этого?

– А… – Севка вздохнул. Сел обратно, помялся, поерзал. – Короче. Я оказался не мутантом, и то хлеб, но все равно… Ты с детьми вечно возишься, игры всякие, сказки, в школу работать пошла… – он запнулся и решительно закончил: – А от меня детей не будет. Ну, и какой нормальной женщине нужен такой урод?

Пару ударов сердца я сидела с закрытыми глазами. Потом стукнулась лбом об колени. И еще раз. Зашипела от горячего толчка в разбитом затылке и тут же хлюпнула носом от облегчения – Господи, как легко и молчать, и говорить, когда все закончилось…

– Севка, ты не урод. А вот дурак – это в точку.

Дюбель перестал моргать и сжал побелевшие губы в тонкий шрам.

– Я ведь… тоже… люблю тебя не как брата. А признаться сил не было, потому что… я тоже ни разу не мутант, правда, просто у меня плохая наследственность… по зрению. Настолько плохая, что просто ужас, как такое вообще детям передавать. И еще я самая дурацкая дура на свете.

* * *

Заилийский Алатау был велик и прекрасен. Я завороженно смотрела на него, будто в первый раз, и чувствовала – лечу без крыльев, несусь над изломами ледников, над бездонными провалами, над солнечными лесами горных склонов и сумрачной порослью темных впадин, над душистым разнотравьем с мириадами букашек, над занятными животинками нового мира, над зимой и летом вперемежку.

– Ох, давненько я не была на Большом озере…

Севка безмятежно улыбнулся:

– Так в чем дело? Дорога известная. Надо только Мятлика предупредить, чтобы лечился эту неделю как следует, а то найдут нашу цистерну – и привет.

– Как романтично… – восхищенно вздохнула я, закатив глаза. – У нас будет настоящее свадебное путешествие, как в довоенных книжках! Только алыс жол, только хардкор!

Александра Тверских ХОЗЯИН РАЯ

В серое небо медленно поднимался дымок. Васёк заметил его первым. Прищурился, шмыгнул перебитым носом.

– А чего это?

Карась не услышал, а может, сделал вид. Он скинул рюкзак и, громко крякнув, сел прямо на песок. Стащил с головы капюшон. Ветер растрепал рано поседевшие волосы.

– Эх, старина… – пробубнил Карась, прислушиваясь к боли в ногах.

Он обвел взглядом песчаный берег и медленную зеленую воду. Несколько старых ив, густые заросли камыша. Из белесого песка торчал прогнивший скелет деревянной лодки. Место тихое, по старым временам, так даже живописное. И крупных хищников здесь не водится. Жрать им некого.

– Слышь, чего там? – не унимался Васёк, тыча пальцем куда-то за спину.

– Дачи, – так и не повернувшись, ответил Карась.