Читаем О чем они мечтали полностью

О чем они мечтали

Ершов начал было упираться, но Жихарев с помощью милиционера затолкнул его в машину и рядом сел сам. Дверца с громким стуком захлопнулась. Раздался мягкий сигнал. Машина тронулась и покатила на главную улицу города.

3

Берег не очень широкой реки. Вода серебряно блестит на солнце. Недалеко от берега плывет лодка, в ней Петр Филиппович Половнев, Жихарев и Галя. Справа луг в лазоревых, золотистых, красных цветах.

Он идет медленно и несет на руках свою жену, Наташу. На ее голове венок из белых лилий. Она обвила его шею теплыми руками, счастливо улыбается, не сводя с него глаз. Он несет жену бережно, как ребенка. Она безмерно дорога ему. Изредка поглядывает на лодку. Оттуда все трое доброжелательно следят за ним. Куда и как долго он может нести Наташу?

И вдруг: что такое? На глазах у него Наташа меняется, превращается в Галю. А Наташа оказывается в лодке и почему-то одна, ни Петра Филипповича, ни Жихарева с ней нет. Куда же они девались?

Наташа торопливо гребет двумя веслами, то и дело смотрит на него. Венок из водяных лилий упал с ее головы, он качается возле лодки, ныряет в волнах. В больших серых глазах Наташи, отчетливо видных ему, несмотря на значительное расстояние, скорбная грусть. И она шепчет, но так, что он отчетливо слышит каждое слово:

Венок потонул,Милый обманул…

— Дорогая Наташа! Не думай ничего плохого, — проникновенно говорит он. — Я люблю одну тебя, а Галю Половневу несу потому, что она хорошая девушка, и потому, что так надо. Я не могу иначе… Понимаешь?

Но Галя закрывает ему рот рукой.

На ней тоже венок, но не из лилий, а из васильков. И она тоже обхватила его за шею.

И ему становится не по себе. Он поворачивает голову, глядит на лодку, Наташа бросает весла, закрывает ладонями лицо, плачет. Венка нет на воде. Снова говорит Наташа сквозь слезы:

Венок потонул,Милый обманул…

Он ставит Галю наземь и прямо с берега прыгает к Наташе и… летит! Летит по воздуху, махая руками, словно крыльями, а Наташа быстро уплывает от него. Он кричит, чтобы она подождала, но голоса своего не слышит. Ему становится трудно дышать, руки вдруг деревенеют, и он кувырком падает вниз… Брякнулся… Темно, темно. Это смерть! И… просыпается.

У кровати, на которой он лежит, стоит девушка и внимательно смотрит на него.

— Вы очень кричали. Я решила разбудить вас.

И отошла к небольшому столику, стоявшему возле окна, в которое врывался сноп солнечных лучей.

— Вы кто? Где я? — спросил Ершов.

Незнакомая комната, незнакомая девушка, чужая кровать. Может, это все еще сон?

Девушка сказала с серьезным видом:

— Отвечать сразу на два вопроса?

— Ну конечно, — сердито проговорил Ершов.

— Я — Ольга. А вы — на моей кровати.

Ершов подтянул к подбородку пикейное голубое одеяло, привстал. Желтый крашеный пол, очень чистый. На небольшом столе, накрытом голубой бумагой, стопка книжек, над столом два портрета без рамок, пришпиленные к стенке кнопками (наверно, вырваны из какого-то журнала), — Блока, с пышной шевелюрой, и Горького, в широкополой шляпе.

Стоя у стола, девушка усмехалась. На ней светлое с цветочками платье, перехваченное в талии узким желтым ремешком. Волосы ее, цвета которых он не мог разглядеть из-за ярких солнечных лучей, зачесаны назад, длинными прядями падают на плечи. Овальное свежее лицо с веселыми и умными глазами — симпатично.

Ершов еще раз обвел комнату изучающим взглядом, как бы пытаясь угадать, не попал ли он в какую-нибудь западню, не грозит ли ему опасность. Скромная обстановка… и ничего подозрительного.

— А поточней нельзя? — насупливаясь, сказал он чуть хрипловатым басом. — Кто вы, где работаете?

— Можно и поточней, — тепло и просто проговорила девушка. — Учусь, студентка третьего курса историко-филологического факультета.

— Вот это уже несколько ясней. А почему я на вашей кровати?

— Неужели ничего не помните? — с доброй, жалеющей усмешкой удивилась девушка. — Бедняжка!

— Ровным счетом ничего не понимаю и ничего не помню.

Лицо девушки стало вдруг строгим.

— Да! Оба были хороши, но вы в особенности! — неодобрительно, тоном упрека вымолвила Ольга. — Разве так можно напиваться? С горя или с большой радости?

— Просто так, за компанию, — виновато ответил Ершов. — А по совести — с дури! Отродясь не напивался до беспамятства. Угостил меня мой друг, Жихарев. Кстати, где он?

— Домой ушел. Обещал быть часам к десяти.

— А сейчас сколько?

— Половина десятого.

— Порядочно. Дома я давно бы уж наработался.

— Кем вы работаете?

— Молотобойцем.

— Молотобойцем?

— Что же в этом удивительного?

— Жора говорил — вы поэт.

— Он маленько загнул. И потом, это же не должность — поэт!

— Но стихи вы пишете?

— Какие там стихи!