О дивный новый мир (Brave New World)

He squeezed her limp hand almost with violence, as though he would force her to come back from this dream of ignoble pleasures, from these base and hateful memories-back into the present, back into reality: the appalling present, the awful reality-but sublime, but significant, but desperately important precisely because of the imminence of that which made them so fearful.	Чуть не до боли сжал Дикарь ее вялую руку, как бы желая силой пробудить Линду от этих постыдных утех, от низменных и ненавистных образов прошлого, вернуть Линду в настоящее, в действительность; в страшную действительность, в ужасную, но возвышенную, значимую, донельзя важную именно из-за неотвратимости и близости того, что наполняет эту действительность ужасом.
"Don't you know me, Linda?"	- Неужели не узнаешь меня, Линда?
He felt the faint answering pressure of her hand.	Он ощутил слабое ответное пожатие руки.
The tears started into his eyes.	Глаза его наполнились слезами.
He bent over her and kissed her.	Он наклонился, поцеловал Линду.
Her lips moved.	Губы ее шевельнулись.
"Pope!" she whispered again, and it was as though he had had a pailful of ordure thrown in his face.	- Попе! - прошептала она, и точно ведром помоев окатили Джона.
Anger suddenly boiled up in him.	Гнев вскипел в нем.
Balked for the second time, the passion of his grief had found another outlet, was transformed into a passion of agonized rage.	Яростное горе, которому вот уже дважды помешали излиться слезами, обратилось в горестную ярость.
"But I'm John!" he shouted.	- Но я же Джон!
"I'm John!"	Я Джон!
And in his furious misery he actually caught her by the shoulder and shook her.	- И в страдании, в неистовстве своем он схватил ее за плечо и потряс.
Linda's eyes fluttered open; she saw him, knew him-" John! "-but situated the real face, the real and violent hands, in an imaginary world-among the inward and private equivalents of patchouli and the Super-Wurlitzer, among the transfigured memories and the strangely transposed sensations that constituted the universe of her dream.	Веки Линды дрогнули и раскрылись; она увидела его, узнала - "Джон!" - но перенесла это лицо, эти реальные, больно трясущие руки в воображаемый, внутренний свой мир дивно претворенной супермузыки и пачулей, расцвеченных воспоминаний, причудливо смещенных восприятий.
She knew him for John, her son, but fancied him an intruder into that paradisal Malpais where she had been spending her soma-holiday with Pope.	Это Джон, ее сын, но ей вообразилось, что он вторгся в райский Мальпаис, где она наслаждалась сомоотдыхом с Попе.
He was angry because she liked Pope, he was shaking her because Pope was there in the bed-as though there were something wrong, as though all civilized people didn't do the same.	Джон сердится, потому что она любит Попе; Джон трясет ее, потому что Попе с ней рядом в постели, - и разве в этом что-то нехорошее, разве не все цивилизованные люди так любятся?
"Every one belongs to every ..."	- Каждый принадлежит вс...
Her voice suddenly died into an almost inaudible breathless croaking. Her mouth fell open: she made a desperate effort to fill her lungs with air. But it was as though she had forgotten how to breathe.	Г олос ее вдруг перешел в еле слышное, задыхающееся хрипенье; рот раскрылся, отчаянно хватая воздух, но легкие словно разучились дышать.
She tried to cry out-but no sound came; only the terror of her staring eyes revealed what she was suffering.	Она тужилась крикнуть - и не могла издать ни звука; лишь выпученные глаза вопили о лютой муке.