О дивный новый мир (Brave New World)

"Wasn't it wonderful?" said Fifi Bradlaugh.	- Как дивно было! - сказала Фифи Брэдлоо, обращаясь к Бернарду.
"Wasn't it simply wonderful?"	- Ну просто дивно!
She looked at Bernard with an expression of rapture, but of rapture in which there was no trace of agitation or excitement-for to be excited is still to be unsatisfied.	Взгляд ее сиял восторгом, но в восторге этом не было ни следа волнения, возбуждения, ибо где полная удовлетворенность, там возбуждения уже нет.
Hers was the calm ecstasy of achieved consummation, the peace, not of mere vacant satiety and nothingness, but of balanced life, of energies at rest and in equilibrium.	Восторг ее был тихим экстазом осуществленного слияния, покоем не пустоты, не серой сытости, а гармонии, жизненных энергий, приведенных в равновесие.
A rich and living peace.	Покой обогащенной, обновленной жизни.
For the Solidarity Service had given as well as taken, drawn off only to replenish.	Ибо сходка единения не только взяла, но и дала, опустошила для того лишь, чтобы наполнить.
She was full, she was made perfect, she was still more than merely herself.	Фифи всю, казалось, наполняло силами и совершенством; слияние для нее еще длилось.
"Didn't you think it was wonderful?" she insisted, looking into Bernard's face with those supernaturally shining eyes.	- Ведь правда же, дивно? - не унималась она, устремив на Бернарда свои сверхъестественно сияющие глаза.
"Yes, I thought it was wonderful," he lied and looked away; the sight of her transfigured face was at once an accusation and an ironical reminder of his own separateness.	- Да, именно дивно, - солгал он, глядя в сторону; ее преображенное лицо было ему и обвинением, и насмешливым напоминанием о его собственной неслиянности.
He was as miserably isolated now as he had been when the service began-more isolated by reason of his unreplenished emptiness, his dead satiety.	Бернард был сейчас все так же тоскливо отъединен от прочих, как и в начале сходки, еще даже горше обособлен, ибо опустошен, но не наполнен, сыт, но мертвой сытостью.
Separate and unatoned, while the others were being fused into the Greater Being; alone even in Morgana's embrace-much more alone, indeed, more hopelessly himself than he had ever been in his life before.	Оторван и далек в то время, когда другие растворялись в Высшем Организме; одинок даже в объятиях Морганы, одинок, как еще никогда в жизни, и безнадежней прежнего замурован в себе.
He had emerged from that crimson twilight into the common electric glare with a self-consciousness intensified to the pitch of agony.	Из вишневого сумрака в мир обычных электрических огней Бернард вышел с чувством отчужденности, обратившимся в настоящую муку.
He was utterly miserable, and perhaps (her shining eyes accused him), perhaps it was his own fault.	Он был до крайности несчастен, и, возможно (в том обвиняло сиянье глаз Фифи), - возможно, по своей же собственной вине.
"Quite wonderful," he repeated; but the only thing he could think of was Morgana's eyebrow.	- Именно дивно, - повторил он; но маячило в его мозгу по-прежнему одно - бровь Морганы.
Chapter Six	Глава шестая
ODD, ODD, odd, was Lenina's verdict on Bernard Marx.	Чудной, чудной, чудной - такое сложилось у Ленайны мнение о Бернарде.