О хлебе, любви и винтовке

На этом и закончилась наша беседа. В Ожкабуджяй в заброшенной усадьбе Сребалюса нас встретили двое. Один — огромный детина, прямо-таки великан, другой — похожий на Йонаса дядька.

— Кто такой? — кивнул в мою сторону Йонасов двойник.

— Нужен, — ответил Скельтис.

С усадьбы пошли в лес. Хотя туман рассеялся, я ориентировался плохо. Потом снова выбрались на опушку и приблизились к небольшой усадьбе. Вокруг дома расхаживали вооруженные люди.

— Караул можете не выставлять, наши не придут, — сказал Йонас.

— Мы от своих…

Вошли в дом. Я осмотрелся. Сидят вдоль стен, потягивают самокрутки тихие, медлительные люди. У каждого между колен оружие — у кого винтовка, у кого автомат, у кого пулемет. Сердце вдруг вскинулось и затрепыхалось. Так, наверное, дрожит попавшая в силки птичка… Заметалось, отыскивая, куда спрятаться, застучало в горле, висках, в животе.

Кое-как я справился со страхом и начал подыскивать место. Нашел. Выбрал с таким расчетом, чтобы удобнее было наблюдать. Люди как люди. Ни шаулисской формы, ни знаков, ни повязок, ни кокард, ни крестов, ни гербов литовских — ничего такого. Домотканая одежда, кто в сапогах, кто в клумпах. На одном немецкий мундир, на другом советский китель, но все это как-то по-крестьянски переделано: погоны содраны, пуговицы перешиты, некоторые подпоясаны обыкновенным брючным ремешком.

И руки на ружьях пахарские, натруженные, мозолистые — с черной полоской земли под ногтями. Ни одного белоручки, ни одного жирного или очкастого, хоть чем-нибудь выделяющегося, чтобы можно было угадать в нем старшего. Пахари и пахари. Если бы не оружие — прямо-таки сельский сход.

Скельтис, заметив мое волнение, толкнул меня коленом: мол, не волнуйся, спокойнее, они тоже побаиваются нас с тобой.

— Значит, так и сели, бога непомянувши? — раздался голос из угла.

— Не знаем, какому богу вы молитесь.

Закурили и мы. Покупные. Угостили. Обе пачки были тут же опустошены мужицкими руками, и засветились огоньки, и повалил дымок.

— Хорош дух! — пробасил провожавший нас великан. — Читай, Скельтис, лекцию.

Йонас не встал. Уставившись в стол, он заговорил совсем по-домашнему:

— Вы мои разговоры знаете. Ничего нового я не прибавлю. Кончайте свою игру. Не для мужиков она. Вижу, что не только мне, но и вам эти прятки по кустам все жилы повытягивали. Зима на носу…

Ничего вроде особенного не сказал, а мужики расчувствовались, закивали, стали подталкивать друг друга.

— Руки по работе тоской изводятся, — продолжал Скельтис. — Мне-то теперь что? Одна шапка — все богатство. Мог бы и покуролесить, да только невинные ребятишки ваши своих глупых отцов недосчитаются. Не приведи господь, односельчане, кому-нибудь в моей шкуре очутиться. От души говорю.

Одобрительное бормотанье взметнулось, смешалось с дымом и осело в углах.

— Интересно знать, как бы ты заговорил, очутись здесь Пускунигис? — спросил щербатый парень с заячьей губой.

Скельтис поднял голову. По его костлявым скулам задвигались желваки, и он рубанул, не таясь, напрямик:

— С ним разговор короток — уложил бы паразита и пулю выбросил бы. Я его детей не убивал. И не с такими говорить пришел. Ну, а с вами поговорю. Все время вы, сельчане, чувствовали какую-нибудь власть на своей шее. Все они вам до чертиков надоели, всем вы давали и ни от одной ничего не получали. И было хорошо, вы были довольны? А эта власть, которая обещала кое-что дать вам, вдруг не угодила, стала нехороша? Сами решили властью заделаться, за винтовки взялись. Один от большого ума, другой по глупости, третий из страха, четвертый так себе, не пропадать же добру зря. Ну и как? Долго повластвовали? Черта лысого! И в лесу нашлись на вашу шею начальнички. Правильно я говорю?

— Нашлись… — неохотно поддержало его несколько голосов.

— Значит, вопрос о власти мы решили. Власть должна быть. Теперь выбирайте, которая лучше, которая дальше поведет.

— Дело тут ясное. Ты вот скажи, мил человек, сколько нам эта хорошая власть всыплет?

— Глядя по тому, сколько вы ей насолили. Если людей не трогал — ступай землю паши. А коли приложил руку — отсидишь положенное: хватит времени и на раскаяние и на молитву. Ну, а если был иродом — отвечай за кровь.

— А если Америка зашевелится?

— Тебе-то что с того? Вернется господин и долговую книгу с собой прихватить не забудет. Ведь твое хозяйство, Эйтвинас, не будь Советов, с молотка пустили бы. Сколько в вашем отряде крепких хозяев? Ни одного. А помещиком даже и не пахнет. Эти разбежались. В городах по щелям попрятались. Первым лыжи навострил Сребалюс из Ожкабуджяй. За ним — Кувикас, Криступелис… А вас, дураков, науськивают, подстрекают королевство Витаутаса создавать. Кто вами верховодит? Те, кто евреев стреляли? Те, кто никогда ничего, кроме денег, не любили? Им поместий захотелось, а вы платить своей кровью должны.

С каждым словом Скельтиса мужики как-то сникали, оседали, словно догорающие свечи. Возразить им было нечего. И смотреть на них было тяжко. Глупые, темные, те, чья грамота началась у даватки[26] и окончилась у ксендза.

— А теперь доставайте листки, если еще на курево не пустили.