О хлебе, любви и винтовке

Хватит, Арунас, самоанализа. Попытайся теперь думать по-иному: все от тебя и все для тебя. Что, веселее стало? Вот увидишь, и температура спадет…»

2

Стрелки часов продвигались к полуночи нехотя. До ведьмовского шабаша оставалось добрых два часа. Альгис чутко прислушивался, не раздастся ли скрип шагов по снегу, не донесется ли приглушенный голос. Он ждал не ведьм, а живых людей. И все же немного побаивался. «А вдруг правда?» — в подсознании ожили слышанные сказки о привидениях, все ужасы.

«Ерунда, — успокаивал он себя. — Просто одному неприятно. Пусть бы человеческим голосом заговорили и кошка, и голуби, и мыши, все же не так страшно, как в бандитском гнезде. Никогда не испытывал я большего страха, чем в тот раз, когда мы с Йонасом попали в логово Патримпаса.

…Мою поездку в Вильнюс пришлось отложить. Намаюнас, Гармус и Скельтис готовили мирную операцию против банды. Йонас с лейтенантом по ночам куда-то уезжали, зачем-то бродили по деревням днем, о чем-то советовались, запершись в кабинете. И опять, не успев толком поспать, шли с хутора на хутор.

Йонас осунулся, почернел, нос его отвис, а в глазах зажегся упрямый и таинственный огонек. Казалось, Скельтис только и жив этими походами да куревом.

Совсем неожиданно я стал соучастником его секретов. Гармус пропорол ногу ржавым гвоздем и очутился с заражением крови в больнице. Намаюнас вызвал меня:

— Задание ерундовое, но очень рискованное.

— Начальник… — сунулся было Скельтис.

— Помолчи! Я не имею права приказывать ему. Только по доброй воле. Видишь ли, Альгис, тебе придется отправиться с Йонасом во владения Патримпаса.

— Согласен.

— Погоди, не спеши, чтоб потом не проклинал. Тут дело такое — не только в школу можешь опоздать… Словом, обдумай все хорошенько, напиши письмо родителям и принеси мне со всеми документами. А ты, Йонас, не агитируй его.

Письма я не стал писать. Сел за дневник, который после смерти Вердяниса вел регулярно. Я привык в дневнике изливать душу и не заметил, как отмахал несколько страниц:

«…Меня убьют? Смешно! Конечно нет! Никогда! Кто может меня убить? Прежде всего, за что? Я же никому ничего плохого не сделал. А во-вторых? Во-вторых… во-вторых… Нет, кого угодно, только не меня». Тогда мне казалось, что меня могут изрешетить пулями, мне могут оторвать руки, ноги, даже голову, но я все равно очнусь, как после страшного сна, и снова вернусь к живым. «Нет, со мной ничего не может случиться, пока у меня есть Люда…» Потом Люду я зачеркнул и написал «мама».

Я не прощался, поставил многоточие.

Мы с Йонасом были готовы еще до рассвета. Намаюнас велел мне надеть пиджак посвободней, приладил под мышками пистолеты, а на спине — финку.

— Смотри не горячись. Выдержка, выдержка и еще раз выдержка… В долгие разговоры не пускайся. Твое дело изложить им закон об амнистии. И все. Мы постараемся находиться как можно ближе. Хоть они и не указывают место встречи, но я нюхом чую, где оно… Ни за что не тяните до ночи.

— Да ничего там, начальник, такого особого не будет. Поговорим и приведем. А может быть, и говорить не придется, — опять вмешался Йонас.

— Ну-ну! — погрозил ему Намаюнас. — Он все раскумекал! Гляди, просчитаешься, я тебе! А теперь присядем перед дорогой. — Сам он вышагивал около нас и дымил, словно хотел окурить от злого глаза и призраков. — Ну, двигайте.

По-над землей, в остывшем за ночь воздухе, стлался туман, он скапливался в низинках и то клубился, то вязко колыхался на пригорках. Далеко вокруг был слышен каждый звук. Но видно ничего не было. Чувствовалось приближение осени.

— Ты, Альгис, особо не пугайся, — наконец заговорил Йонас.

— А я и не боюсь.

— То-то вижу.

Где-то налево должно было взойти солнце. По правую руку остались Клевай и неглубокая безымянная речушка. Вместе с ними осталась и моя храбрость.

Мы шли лесом.

— Я понимаю тебя, — опять заговорил Скельтис. — Наплевать на смерть многие могут, но умереть для того, чтобы другие жили, не у каждого получается. Под горячую руку всякий может героем стать. А тут надо все обмозговать, наперед приготовиться. Чтобы пойти на такое, всю жизнь нужно по совести жить, иначе ничего не выйдет. А ты только начинаешь свою дорогу…

— Аминь, аллилуйя…

— На политзанятиях ты мастак кровь горячить. И ловок на слова. Так вот ответь мне, куда нам девать всех, кто думает не по-нашему?

— Перевоспитать.

— А как тогда понимать лозунг, который ты над дверью повесил: «Кто не с нами, тот против нас!»?

Я растерялся, не нашелся что ответить. Да, схож с моим отцом Скельтис, говорит тихо, да крепко.

— Я и сам прежде верил, что поляк, да еще рыжий, — уже не человек. А теперь учитель, что меня такому учил, совсем другое детишкам в головы вдалбливает.

Было ясно, что он и по мне пройдется. Я молчал и ждал. А Йонас неторопливо продолжал:

— Так вот, комсорг, когда агитируешь, хорошенько подумай, что ты человеку в башку вгоняешь.

Возражать было нечего.

— Но и бандюг жалеть особо нечего. Хорошо знают, что натворили. Знают и то, что ответ держать придется. Однако боятся, чтобы власти слишком их не прижали, не стали платить той же карой.