О хлебе, любви и винтовке

Первым стрелять я не стал. Вызывал по одному бойцов и приглядывался, как они обращаются с «бронюкасом». Наконец решил, что можно попробовать и мне. Лег, приладился. На желтоватом песчаном склоне, ярко освещенная солнцем, зеленела фанерная мишень — враг. Тщательно прицелившись, нажал на спуск. От звука первых выстрелов я невольно дернулся, сорвав, наверное, при этом мушку. Высоко над мишенью взвилась дымная полоска — след прочертивших песок пуль. Сзади раздалось тихое прысканье. Так ребята оценили мою неудачу. Я обернулся. Лица мгновенно стали серьезными. Лишь один — лопоухий веснушчатый верзила — продолжал корчить гримасы и дергаться. Намаюнас цыкнул на него и, спасая положение, пошутил:

— Товарищ Гайгалас показал, как стреляете вы.

Во второй раз я пустил очередь ниже мишени.

— А так стреляют наши товарищи, — прокомментировал мою стрельбу чей-то насмешливый голос.

Меня разбирала злость. Кто бы смеялся! Я прилип к пулемету, впился глазами в мишень, до крови прикусив губу, застрочил. Мишень свалилась, но я стрелял, пока оставались патроны.

— А так стреляют офицеры, — задорно закончил я комментарии.

— На первый раз достаточно. Немножко больше внимательности и меньше амбиции, — проводил меня Намаюнас. — Следующий!

Все же успокоиться я не мог. Дрожащими руками свернул цигарку, закурил. Ребята стреляли толково, как старые фронтовики. Это еще больше злило меня. Наконец к пулемету подошел долговязый. Нажимая на курок, он поднял кверху тонкие ноги в немецких растоптанных сапогах и дрыгал ими, пока не кончилась очередь. Вместе с гильзами на землю посыпались ложка, спички, расческа, портсигар и еще какие-то вещицы, лежавшие за голенищами. Комедия явно предназначалась для меня.

— Встать! Прекратить клоунаду! — вспылил я.

Парень вскочил, одним махом рванул пулемет к плечу и из такого положения всадил в мишень половину обоймы.

«Молодчина!» — хотелось мне воскликнуть, но парень меня опередил. Он подмигнул и, мастерски имитируя мой голос, произнес:

— Три с плюсом!

— Трое суток, балда! — крикнул я в ярости. Потом, сдержавшись, спросил: — За что — знаешь?

— За плохую стрельбу.

— За цирк на линии огня!

— Есть за цирк на линии огня! — по-уставному выпалил он и заковылял на свое место.

На обратном пути Намаюнас дружески положил руку; мне на плечо и предостерег:

— Так можно и не понравиться.

— А я и не старался.

— Как знаешь. Приказ отменять не будем, но учти: иногда неосторожный шаг смахнет все, что за год службы накоплено. Солдат несправедливости не любит.

— Постараюсь быть справедливым. Конечно, если вы не будете подавать мне плохого примера.

Намаюнас побледнел и закашлялся.

— Я думал, ты умнее. — Мне показалось, он хотел добавить «чем твой папаша». — А стрелять тебе все равно придется научиться. Этот недостаток здесь, как правило, приводит на кладбище. — Намаюнас расстегнул кобуру, вынул пистолет, подул в ствол и четырьмя выстрелами снес с дороги четыре камешка величиной с куриное яйцо.

— Простите, — вырвалось у меня. Но в глубине души я тогда уже почувствовал, что эти события — только начало чего-то неприятного, какого-то конфликта.

На следующий день с утра Намаюнас вызвал меня к себе.

— Как спалось? — поинтересовался он.

— Спасибо, хорошо.

— Тогда поработаем. Скажи откровенно: у тебя со Шкемайте… роман или…

— К моей работе это никакого касательства не имеет, — запальчиво возразил я.

— Имеет, и очень даже большое.

— Простите, но я не мог предполагать, что вас вдруг заинтересует чистота моей анкеты…

— Она тут ни при чем.

«Знаем мы, как ни при чем! И откуда он только разнюхал? Альгис наболтал?» И я начал изворачиваться:

— Да, советской моралью в ее деле даже и не пахнет. Девушка была бы она ничего, да беда — с приданым, Биография — прямо-таки пособие для работников угрозыска. Словом, бандитская шлюха…

— Ладно, можешь не продолжать… — Он посмотрел на меня взглядом, в котором смешались жалость и презрение. Опять, стало быть, я маху дал. Намаюнас долго ходил по кабинету взад-вперед, курил, насвистывал мотив какой-то революционной песни. Я ждал и никак не мог сообразить, что ему от меня понадобилось.

— Вся беда в том, — наконец заговорил он, — что ты знаешь, для чего мы ее из лагеря выпустили и в каких целях думаем использовать. Если бы не это, честное слово, я вчера же отправил бы тебя обратно в Вильнюс. Предупреждаю самым серьезным образом: или учись уважать людей, или, пока не поздно, пиши рапорт и подавайся из нашей системы. В какую-нибудь контору костяшки на счетах перекидывать. Иначе, парень, и тебе и нам беды не обобраться.

Я понял, что дело зашло слишком далеко.

— Товарищ начальник, забудьте о сегодняшнем разговоре, а я постараюсь запомнить его на всю жизнь.

— Ну, так много я не требую, — он улыбнулся. — Продержись, пока на чекистской работе будешь, и то хорошо. — Он стал подробно рассказывать о том, как предполагается заманить бандита Скейвиса в дом Шкемы.

На выполнение задания выехали вчетвером. Я нарочно выбрал всех любимцев начальника — Скельтиса, Кашету и Шкему.