О хлебе, любви и винтовке

«Перестарался, идиот», — ругнул я себя мысленно.

— Ну, хватит, нечего копаться в прошлом. Это уже позади. У тебя ребенок и еще, наверное, будут… — Я снова поцеловал ее.

— В этом наше счастье. И несчастье. Женщина должна передавать любовь детям. А откуда этой любви взяться, если ее не будет любить мужчина?

Вернувшаяся из хлева старуха долго бренчала в сенях ведрами, словно желая предупредить нас о своем приходе. Потом просунула голову в дверь и поинтересовалась, не подать ли еще чего-нибудь к столу.

— Спасибо, тут всего вдоволь. — Я выглядел, должно быть, глупо, так как не осмелился при старухе поправить растрепавшиеся волосы.

Снова мы остались вдвоем. Мне было хорошо с ней. Но мозг сверлила отвратительная мысль, что сижу я тут не по собственной воле, а по приказу начальства. Я бы, конечно, пришел к Домицеле и без приказа. Но сейчас меня злило, что, ухаживая за Домицеле, я все время должен помнить о ее плешивом муже и думать, как свести разговор к нему. Наконец я решился:

— Очень верно сказано, что любовь во имя любви долго существовать не может. Для любви нужна цель. Надо больше всего любить то, за что борешься, и всеми силами ненавидеть то, против чего борешься…

Домицеле подняла голову с моей груди, вся напряглась, будто заслышала вдали грохот пушек. Потом прикрыла мне рот теплой ладонью и робко сказала:

— Это я уже слыхала не раз.

— А разве это не верные слова?

— Как можно учиться ненависти, когда любишь?

— Мне кажется, что любить и забывать о том, что вокруг погибают невинные люди, — вдвойне преступно.

— Тебе что-нибудь от меня нужно? — Голос ее изменился. Она поправила платье, выпрямилась, словно приготовилась к допросу.

Я заставил себя рассмеяться. Потом равнодушно произнес:

— Лично мне — ничего. Для меня ты и так хороша. Но чего стоит наша дружба, если мы не можем быть уверенными в завтрашнем!

— Ты имеешь в виду Людвикаса? — Увидев мой кивок, она успокоила меня моими же словами: — Для меня он больше не существует.

— А у меня он вот где сидит, — я провел рукой по горлу.

— Разве можно ревновать к тому, кто умер!

— Если бы так! Нет, милая, он жив и действует. На его пути остаются трупы новоселов. Ему светят по ночам пожары в усадьбах. И поэтому одному из нас нет места на этой земле! Он или я! Выбирать придется на тебе одной.

— Я уже давно выбрала.

— Этого мало. Ты сделала первый шаг. Теперь нужно сделать второй.

— Я тебя не понимаю… — Она все прекрасно поняла, у нее даже зрачки расширились и задрожали руки. Только она боялась произнести эти слова.

— Одной любви мало. Надо бороться вместе с нами.

— Ты хочешь, чтобы я его?..

— Да. Этого требуют обстоятельства.

Домицеле отошла в другой конец комнаты. Беспокойно переходила с места на место. Казалось, она ищет, куда бы спрятаться от меня.

— Ты хочешь, чтобы я во имя нашей с тобой любви?.. И для этого ты притворялся влюбленным?

— Ты меня не так поняла. — Я говорил, только чтобы не молчать, предчувствуя неизбежную катастрофу.

— Нет! Я больше не хочу торговать собой! Своими чувствами! Я люблю, и это все… Скейвис притворялся любящим, потому что ему нужна была машинистка. А ты? Тебе нужна любимая, которая помогла бы схватить преступника?..

— Да пойми, я не ради себя, ради всех!..

— Я не хочу поступать так же, как Скейвис. Не могу!

— Домце…

— Нет! — Она хлопнула дверью.

Я немного потоптался на пороге, прислушиваясь к ее всхлипам. Но успокаивать не решился. Пусть поплачет. Отвязал коня, вскочил в седло и подал условный знак — выстрелил. Подъехали ребята. Я не стал ничего рассказывать. Взбешенный, пустил коня галопом. Ребята стали отставать. Обернувшись, чтобы подстегнуть их крепким словцом, я увидел, как они, тесно сгрудившись, рассматривают что-то в дорожной пыли. Пришлось вернуться.

— Что, пуговицы от штанов потеряли, кавалеристы?

— Лейтенант, кровь! — Скельтис указал мне на окровавленный носовой платок и коричневые капли, цепочкой тянувшиеся в пыли.

— Куда ведут?

— Туда же, куда и следы.

Я следов не разглядел. Хлестнул коня и помчался в сторону местечка. Минут через десять увидел бегущего человека. Он спотыкался, припадал к земле и снова бежал. Незнакомый молодой парень.

— Бандиты!.. — Он вскинул из-за пазухи окровавленную руку, зажал рану и снова пустился бежать.

— Ты не Петрикас ли будешь? — крикнул подоспевший Скельтис.

— Маму… Отца с братьями… Я в окно…

— Кашета, доставишь парня в местечко. Поднимай отряд! А мы — назад! Скельтис, веди, если знаешь куда. Живей! — Я хотел возместить неудачу с Домицеле.

До сих пор не могу успокоиться, простить себе сорванное задание. Правильно говорят: не за то отец сына бил, что проиграл, а за то, что отыгрывался. Эх, Домицеле! Не только в любви, но и в службе нужно счастье. И везенье тут важнее всего…

Даже в смертный час нужно оно человеку…»

7

Шкемайте в амбаре пробыла недолго. Схватила что-то, отрезала кусок сала и подалась обратно, на ходу разговаривая с собакой. Альгис снял перчатку и принялся растирать шею. Рана все больше давала себя знать.