О хлебе, любви и винтовке

Такое начало обещало интересный конец.

— А за что вы столько орденов получили?

— Не так спрашиваешь, брат. Я на твоем месте сказал бы: сколько дыр эти ордена вам прикрыли? Затянувшаяся рана солдату дороже любого ордена. Орден всякий человек может получить, а рану — только тот, кто в сражении был. — Он не рассказывал, а, казалось, смеялся надо мной.

Перед самой выпиской Капустина я признался ему:

— А меня в школу не приняли.

— За что?

— За дядю, девушку и за всякие несуразные пустяки.

Я подробно рассказал о своих бедах, а он только весело спросил:

— Дядя бог с ним, уже не поднимется. А девушка хороша?

— О-о-о!

— Умная?

— Да.

— А верная?

— Конечно.

— Тогда плюнь на все и женись. И учти: не все бедные порядочные и не все богатые подлецы. — При прощании он протянул мне толстое письмо и пояснил: — От нечего делать написал твоему Намаюнасу. Адреса не знаю. Да и знал бы — не послал. Скажет — опять пронюхал… А ты передашь. Здесь немного — одна тетрадочка. Все остальное — тебе, — он подал мне сверток с шоколадом, печеньем и сгущенным молоком.

— Куда вы теперь?

— Опять мины подрывать. Я, брат, пионер. Этой работы мне до новой войны хватит. Ну, не поминай лихом! Не отчаивайся, и в рядовых не так уж плохо. Хотя, как там у Твардовского — города сдают солдаты, генералы их берут… — Я все не мог отпустить его руку, держал крепко, словно боялся, что с уходом Капустина я утрачу что-то очень важное и невозвратимое. — Да, парень, от битья осел не сделается лошадью. И запомни, что не от петушиного крика солнце восходит, — забросал он меня пословицами и поговорками.

Я все еще держал его руку. Он пододвинул табурет, задумался и сказал:

— В жизни надо уметь ждать. Для человека это иногда важнее, чем смелость. Мы однажды с Намаюнасом ворвались в город первыми. Вокруг еще немцев полно, склады и постройки взрывают. Глядим, из элеватора трое фашистов выбежали. Двух мы тут же уложили, а третьего в плен взяли. Затащили его в элеватор, посадили рядом с собой.

«Давай разминируй!» — приказал я ему по-немецки, а он только смеется — мол, все равно Германии капут, хоть двоих русских на тот свет уволоку. Хотели мы и его уложить, но не стали спешить. Элеватор снизу доверху всяким добром наполнен, стоило рискнуть. И чем дольше мы сидели, тем больше этот мерзавец вертелся, поглядывал на часы — за шкуру свою дрожал. И разминировал-таки, паразит. Нам бы ни за что не успеть, слишком на малый срок часы поставлены были. Как видишь, и сидя на месте можно орден заработать, не обязательно вперед рваться. Жди. Учись терпению. Может, кому-нибудь мы с Намаюнасом и стоим поперек горла, да никуда не денешься… И пока идет лесная война, и пока в земле полно неразорвавшихся снарядов, мы нужны. Уразумел? — Он вышел.

В конце лета поднялся и я — сорокашестикилограммовый мешок с костями. Кое-как оправился, и новый тяжелый послеоперационный период вытолкнул меня домой. В больнице продолжалось сражение, а я радовался, временно очутившись в запасе. Сестра соорудила мне вещевой мешок, засунула поглубже в карман шинели документы и пошла провожать на вокзал. По дороге я сбежал от нее и отправился на Красную площадь: очень хотелось хоть одним глазом взглянуть на Ленина. У Мавзолея стояли часовые, толпился народ, но двери были закрыты.

Я бродил вдоль Кремлевской стены, читал имена революционеров на вмурованных в стену досках. Потом у меня потребовали документы… О, если бы не эти неразговорчивые парни, я ни за что не втиснулся бы в переполненный поезд. Они помогли мне занять «третий этаж», взяли под козырек и спрыгнули уже на ходу.

Домой добирался четверо суток. А когда вышел из вагона на залитую солнцем станцию, все завертелось перед глазами. Противная слабость наполнила руки и ноги. Я вцепился в столб.

— Что случилось, солдатик? — подбежала ко мне санитарка.

— Отдыхаю.

— Далеко еще?

— Дома.

— Возьми извозчика.

— Не на что. В дороге обокрали.

Она оглянулась, метнулась туда-сюда и вернулась вскоре, ничего не раздобыв. Тогда вынула из кармана несколько десятирублевок и протянула мне. Я отдернул руку, спрятал за спину и помотал головой.

— Бери! — Она силой заталкивала деньги мне в карман.

— Хоть адрес дай.

— Захочешь, так найдешь.

— Имя сказала бы…

— Я тут в медпункте работаю, Тамара. Ну, а теперь шагай, не задерживай, меня другие с поезда ждут.

Шажок, второй, потом десять шагов — с передышками я выбрался на улицу. Свежий ветер возбудил желание поесть. На десятку купил пирожок с рисом, на остальные нанял извозчика.

— Маловато, — сказал он, пересчитывая деньги.

— Не сердись. И те одолжил.

Бородач прикрикнул на коня, и мы зацокали по людным улицам.

— Что ж ваша власть так плохо заботится о своих солдатах?.. — Я молчал. Слишком дорого мне обходилось каждое слово. — Далеко до этого твоего Заречья. При такой работе и на сено не выколотишь. — И на этот раз я ему ничего не ответил. У моста сидели двое, безногие, и под гитарный перебор пропитыми голосами тянули про Одессу-маму и злосчастную судьбу инвалида солдатика. — Гм-да, — крякнул извозчик.

— Останови, я слезу! — крикнул я бородатому ворчуну.