О хлебе, любви и винтовке

Арунасу стало хуже. Он поминутно трогал пылающий лоб, тревожно считал пульс.

«Неужели придется умирать в этой прелой соломе, в этом закутке? Раньше целый мир казался тесным, все рвался вперед, досадовал, что сердце бьется слишком медленно. А теперь подошло время согласиться с полной тишиной и покоем. Ну нет!» — Арунас выбрался из своего логова, выпрямился, расставил ноги и начал с усилием разводить руками — делать зарядку. Но вскоре опрокинулся назад в солому и заскрипел от беспомощности зубами. Вдруг ему показалось, что есть еще спасительный выход. «Говорят, моча сгоняет температуру! Ничего, товарищ Создатель, ты еще нас не одолел, еще повоюем! — Он отыскал баклажку, помочился, через силу выпил. — Еще повоюем! Не так-то просто нас взять!» И действительно, вроде стало легче. Так по крайней мере ему показалось после долгих тошнотворных приступов. И он снова стал вспоминать, как преследовал бандитов во время первой своей самостоятельной операции.

«От бешеной скачки жеребая кобыла Скельтиса выдохлась. Словно стельная корова, колыхала животом, мотала головой, но быстрее не двигалась. С нее клочьями валила пена. Потом она остановилась как вкопанная, покачнулась.

— Приехали! — Скельтис соскочил с кобылы, привязал ее к липке у дороги, а сам, ухватившись за мое стремя, крикнул: — Гони, уже недалеко!

Поехали крупной рысью, потом перешли на шаг, опять прибавили ходу, пока наконец за пригорком не показалась полоска леса и не выступили неподалеку от нее дома.

— Который?

— Самый дальний, — Йонас держался за грудь, никак не мог перевести дух.

Я пришпорил коня.

— Осторожно! Может, они еще не убрались! — догнал меня предостерегающий голос Скельтиса, но я уже ни на что не обращал внимания.

Сорвал с плеча автомат и помчался галопом. Перед самым домом огромный черный пес кинулся коню в ноги. Конь шарахнулся в сторону, а я, взмахнув руками и едва не выронив автомат, вылетел из седла. От удара о землю автомат выстрелил. Кривясь от боли, я вскочил и приготовился защищаться, но сразу же понял дурацкое недоразумение и неверной походкой пошел к двери. Порог перешагнуть я не решался. Скельтис тоже не шел внутрь, он, как сумасшедший, крестился и припадал головой к стене. Немного поодаль, возле угла дома, у окна, стоял, вцепившись в доски, Шкема.

— Подлецы, людоеды! — стонал он.

Наконец Скельтис подошел к Шкеме, поднес ему к носу зажженную тряпку и, поглаживая Леопольдаса по спине, уговаривал:

— Все равно нужно войти, все равно нужно…

— Дай и мне, — попросил я Йонаса и долго втягивал острый, едкий дым, пока не закружилась голова. Потом вошел.

Стены просторной комнаты были продырявлены пулями, обрызганы кровью. У стен лежали трупы. Петрикене, крупная женщина, обхватив руками грудного ребенка, навалилась на него всем телом. Широкоплечий Петрикас, ее муж, и двое стариков были скручены колючей проволокой. А дальше лежали дети… Дети, дети, дети — один за другим все дети матери-героини. Орден, торжественно врученный Петрикене несколько дней назад, убийцы засунули ей в рот.

Меня стали корежить конвульсии. Не осознавая, что делаю, я припал к кадке и начал лихорадочно стрелять, поводя автоматом. Кинувшийся сзади Скельтис прижал меня к полу:

— Своих перестреляешь, лейтенант!

Перед глазами мелькали бумажные цветы на фотографии Петрикасов, брусничные веточки на стульях, белая скатерть, покрывавшая праздничный стол, искаженные лица мертвых… Все кружилось и вертелось, потом внезапно куда-то пропало, голова вдруг стала пустой-препустой и от малейшего движения звенела. В глазах рябило. Вдруг я почувствовал, что под кадкой, на которую я опирался, что-то шевелится. Я подскочил, как от выстрела, и ногой перевернул кадку. На полу скорчился четырехлетний ребенок. Мальчик.

— Дяденька, я еще не убитый, — серьезно сказал он.

Мне казалось, что я схожу с ума.

— Поехали! — У меня было такое чувство, что я готов был зубами перегрызть горло. — По коням!

— Лейтенант, нужно собаку взять! Она всегда за конем бегала.

— Бери и поехали!

— И прибрать тут нужно!

— Прибирай и поехали!

Йонас привел нескольких женщин, соседок.

— Обмойте…

— Боимся.

— Мертвых?

— Нет…

— Хоть маленького доглядите…

Охая и причитая, соседки разожгли огонь, поставили воду.

А мы стали собираться в путь по свежим еще следам пароконной телеги. Скельтис схватил винтовку, пошептал что-то и, похлопывая по бедру рукой, пошел к собаке.

— Сабалас, Сабалас, прозевал ты хозяев своих. Оба прозевали. Ты хоть привязан был, а кто мне простит!

Собака словно понимала что: вскинула морду и завыла.

— Кончай, а то пристрелю ее, — не выдержал я.

Скельтис отомкнул цепь и повел собаку. Сначала она кинулась к дому, потом в кусты, а когда выбралась на полевую тропку, уткнула морду в землю и пустилась по конному следу. На полдороге нас нагнала машина с шестью народными защитниками.

— Куда?

— Совхоз в Бурбишкяй ночью подожгли.

На дороге след затерялся, но Сабалас все бежал и бежал, нетерпеливо натягивая цепь.

— Не уйти им далеко. — Ребята, поснимав шинели, мчались вслед за Скельтисом.