О хлебе, любви и винтовке

Каким он был смешным, когда вытаскивал из штанины соскользнувший туда пистолет. Увидев, где оказалось наше единственное оружие, отец покачал головой:

— Кто же так воюет, недотепы вы, недотепы?!

Арунас покраснел и откровенно признался:

— Я думал только о том, что они ведут нас расстреливать.

Да, это было так. Хорошо, что поезд помешал, а то бы и косточки наши уже сгнили. И все же первым рванулся Арунас. Я слишком понадеялся на приближавшуюся по дороге машину, а она, как назло, перед самым переездом свернула в сторону.

…Эшелон громыхает, в вагонах солдаты, на платформах танки, пушки. Ребята поют, звенят гармошки… А ты не докличешься, не дозовешься, не допросишься. Такая сила проходит мимо, а тут несколько бандитов расправляются с тобой. Из этих солдат многие тоже, возможно, будут убиты, но они умрут в бою… А ты погибаешь глупо, даже некому будет схоронить. Ужасно, ужасно глупо! И вдруг этот самый селезень[17] хлоп бандита планшеткой по пистолету и давай бог ноги. Мой конвоир повернулся, — наверное, выстрелить хотел, — а я, не сознавая и не думая, почти в тот же миг ударил его в спину. Он взмахнул руками, стараясь удержаться, но не устоял и упал прямо под колеса громыхающего поезда. Остальные рванулись в нашу сторону, но я уже бежал…

— Ты очень боялся? — спросил меня Арунас.

— Некогда было, — солгал я, а руки все еще дрожали, с трудом удерживали стакан.

— Зря мы с ними не расквитались, — стал хорохориться Гайгалас. — Винтовка и пистолет — это очень внушительно.

— Помолчали бы, — рассердился отец. — Не винтовка и пистолет побеждают, а солдат. Поняли? Сол-дат!

— Но Альгис вел себя, как мужчина, — повернул разговор Арунас.

— А ты первый сообразил ударить…

Отцу опять не понравилось:

— Гляди-ка, они просто влюблены друг в друга. Послушаешь — герои! А я говорю — оба сопляки! — После возни со мной он почувствовал себя очень плохо и теперь сидел в кровати, обложенный подушками.

— Но мы все же выкрутились и с одним расправились, — не сдавался Гайгалас.

— Только потому, что и те не лучше. Молодцы вы против овцы.

Мать, до этого молча утиравшая слезы, услышав слова отца, взорвалась:

— Уймись ты наконец. Ему не нравится, что дети остались живы-здоровы. Самого болезнь скрутила, и других на гибель толкает. Такое уж у Бичюсов племя бешеное: один по всяким революциям мотался, другой — в Бразилию подался. И дети в них: Винцас на фронте, этот — ни ученик, ни милиционер. Малый винтовку притащил…

— Бичюс, у тебя есть родственники за границей? — вдруг спросил Гайгалас.

— Были, — ответил за меня отец. — После сметоновского переворота старший брат махнул за море. И погиб, говорят.

— Вы точно знаете? — уже допрашивал Арунас.

— Что уехал — видел, сам деньги одалживал, а что застрелился — не видел, писали наши общие знакомые из Бразилии.

Утром побежали с Гайгаласом в органы безопасности. Нас принял знакомый лейтенант, которому мы рассказали ночное происшествие. Прибыв на место, нашли несколько окурков, стреляные немецкие гильзы и размокшие страницы моей лекции. У переезда толпились люди. Обходчик, увидев утром залитые кровью рельсы, осмотрел место и нашел в канаве труп, забросанный ветвями. Он утверждал, что бандиты сперва застрелили человека и только потом сунули под поезд. Ночью он слышал выстрелы, но побоялся выйти.

Я близко не подходил — не мог.

— Ну? — спросил у лейтенанта, когда тот вернулся к машине.

— Ничего толком не выяснишь. Не шатайтесь по ночам!

У меня не было охоты доискиваться, кто этот человек. Не прояснилось и позже — никто не отозвался, не опознал погибшего. Вскоре я забыл о нем, а если и вспоминал эту историю, то больше в связи со страхом, который пережил тогда…»

8

Жар и тяжелые мысли… Арунас снова вспомнил певичку, и лицо его исказилось отвращением и злостью.

«Лицемерка, кривляка, торричеллиева пустота. — Он не находил подходящего сравнения. — Я думал — она серьезно со мной, а оказывается, все было заранее обдумано и подстроено! Комедиантка несчастная! Но я-то как клюнул? Каким же наивным мальчишкой был тогда, страшно вспомнить… Вечером того же дня побежал к ней, не терпелось рассказать, как окончилось наше путешествие. А она даже в комнату не впустила.

— К сожалению, не могу, я больна. Очень сочувствую… Что ж, видно, не зря вы, мужчины, пистолеты носите…

Так и не впустила. Насчет болезни выдумала, чтобы отделаться. И не сама притом: я слышал, как она повторяла чьи-то слова, произносимые шепотом. Задыхаясь от бешенства, хотел было высадить дверь плечом, ворваться, но раздумал.