О хлебе, любви и винтовке

В установленный день на площадку начала собираться приписанная и не приписанная к клубу молодежь. Посмотреть игру пришли работники комитета комсомола и даже случившиеся гости из Москвы. Это накалило страсти спортсменов. Соревнование было яростным. Борьба шла мяч в мяч, бросок в бросок. Победу мы вырвали с разницей всего в три очка. Умывшись в пруду, шумно переговариваясь, пошли в клуб.

— Познакомься: инструктор ЦК ВЛКСМ, — подозвал меня Ближа. — Предлагает взять тебя в горком.

— А учеба? — спросил я, пожимая руку гостю.

— Ну, посмотрим, — Ближа произнес это весьма равнодушно, как бы отталкивая от себя решение.

— А может быть, вы согласитесь поехать в центральную комсомольскую школу? — без помощи переводчика спросил москвич.

— Ни за что. Я должен окончить гимназию.

Проводив гостей и подтолкнув легковушку на гору, мы собрались в библиотеке клуба. Играли, пели и — шила в мешке не утаишь! — распили две бутылки самогона, да такого, что один запах валил с ног. Мы праздновали победу!

Когда кремлевские куранты пробили двенадцать, открылась дверь и появилась раскрасневшаяся, растрепанная, злая, будто фурия, женщина — Шилейкене. Остановившись в дверях, оглядела нас, презрительно скривилась. Водка и закуска вмиг исчезли со стола.

— Пьете, бандиты! — Она напустилась на нас, будто за кражей в своем огороде поймала.

— Вы хотя бы Христово имя упомянули, если не умеете здороваться культурно, — я был настроен воинственно.

— Я вас помяну, черти полосатые! Не посмотрю, что вы комсомолитовцы! Кто мне за лошадь ответит?

— Да чего вы кричите? Что вам нужно? — пытался по-хорошему объясниться Гечас.

— И ты туда же, толстозадый! Заткнись! Бичюс, ты тут старший, ты и отвечай. Моя лошадь тебе что — клоп, коза дохлая?

И понесла, разошлась баба, словно в кабаке, аж стекла звенели. Наконец охрипла. С трудом мы поняли, что ее муж ехал в темноте по валу с возом зерна, и лошадь наступила на электрический провод, который мы, когда спилили столбы, бросили на земле. Током убило лошадь и порядком тряхнуло Шилейку.

— Не выдумывайте! Во всем Заречье нет света. Откуда же в проводах ток? — удивился я.

— Когда сумасшедший задумает повеситься на соломинке, бес в соломинку проволоку всунет… Какое мое дело, откуда ток! Выкладывайте три тысячи червонцев, не то я на вас в суд подам. Выбирайте. Слыханное ли дело? При немцах, при фашистах остались в живых, а теперь эти, проклятые, без ножа режут.

И снова ее разобрало, орала так, что хоть святых выноси. Когда уж совсем обессилела, хлопнула дверью.

Перспектива ходить по судам нам не улыбалась. И вообще слово «суд» тогда по старой памяти звучало страшно — как тюрьма, каторга. Кроме того, мы чувствовали, что виноваты. Но три тысячи червонцев! Это была безбожная цена. Наверное, родители у всех членов клуба за месяц столько не зарабатывали. И все же сгоряча мы ухватились за спасительное на первый взгляд средство — отдать деньги. Стали держать совет.

— А если продать клубный инвентарь? — предложил Лягас.

— Только через мой труп, — возразил я. — Это народное имущество. Мы можем продавать только свою личную собственность.

Принялись подсчитывать. Сбережения и имущество всех членов совета давали всего лишь неполную тысячу червонцев.

— Прибавьте еще мою козу, — предложил Багдонас.

— А родители что скажут?

— Я ее растил для себя. Думал, продам и костюм куплю.

Никто не знал, сколько стоит коза. Мы оценили ее в пятьсот червонцев. Надо было найти еще столько же, но на это нас уже не хватило: светало, кончился табак, и новые идеи не хотели рождаться.

— Есть еще один выход! — вдруг крикнул Машалас. — Мои родители самые богатые, они и должны будут дать деньги.

— Ты бы подлечился, — прервал его Гечас.

— Пусть болтает, — успокоил я обоих.

— Нет, вы послушайте, это довольно серьезный план. Всю вину я возьму на себя. За это по закону мне придется отсидеть. Но разве родители допустят, чтобы сынка посадили в тюрьму? Корову, дом продадут, но из беды вызволят. Вот и все. Ну, а за это — самое плохое — схвачу ремня. Можно рискнуть ради товарищей.

— Все виноваты, все и отвечать будем, — отверг жертву Гечас. — Неужели посадят весь клуб? Кроме того, мы эти деньги можем заработать на разгрузке вагонов.

— Осел! Альгиса одного судить будут. Он заведующий, ему и отвечать, — ввязался в разговор мой брат. А остальные тем временем подсчитали, что нам придется разгрузить шестьдесят вагонов, чтобы заработать недостающую сумму.

Предложение отпало само собой. Уже совсем рассвело. Люди спешили на работу, а мы все еще заседали. В школу в тот день не пошли не только члены совета, но и рядовые. Всем хотелось знать, что мы предпримем, а мы топтались на месте и жеребьевкой решали, кому из нас приносить себя в жертву. Короткая спичка досталась Гечасу, и он посчитал это за честь для себя.

— Вы обо мне не забывайте, — только в последний миг дрогнуло его сердце.

Ввалился Шилейка. Он был пьян.

— Так как же? — спросил, разваливаясь на стуле.

— Если хотите, полторы тысячи мы как-нибудь наскребем.

Он подумал для виду, поскреб грудь и сказал:

— Выкладывайте денежки, и разрази вас гром.