О моей жизни

Пропуская эти дела, в которых она показывала свою доброту, но не демонстрировала самые превосходные качества, давайте перейдём к остальному. Как мне сказали, когда минуло примерно двенадцать лет со смерти моего отца, и его вдова управляла хозяйством, а дети пока ещё носили мирскую одежду, она поспешила довести до счастливого конца намерение, которое тщательно обдумывала на протяжении долгого времени. В то время как она вынашивала эту идею, не обсуждая её ни с кем кроме моего учителя и наставника, о котором я рассказывал ранее, я услышал, как некто, несомненно одержимый дьяволом и болтавший всякое по наущению Сатаны, выкрикивал такие слова: «У священников крест на чреслах». В самом деле ничто не могло быть более правдивым, хотя я тогда не понимал, на что он намекает, ибо впоследствии она поклонялась не одному, но многим крестам. Вскоре после этого, пока она ещё не рассказала о своём намерении никому, кроме одного человека, о котором я уже говорил, который был в её доме кем-то вроде дворецкого и который сам вскоре после неё обратился к богу и отрёкся от мира, ей приснилось вот что: ей казалось, что она выходит замуж за какого-то мужчину и празднует свадьбу к изумлению и даже остолбенению своих детей, друзей и родственников. На следующий день, когда моя мать гуляла в поле в сопровождении того человека, моего учителя и её управляющего, он истолковал её сон. Но моя мать не нуждалась в таких случаях в искусном толкователе. Лишь взглянув на лицо моего наставника, без его речей, она поняла, что сон соответствует темам их многочисленных бесед о любви к Богу, с которым она стремилась соединиться. Спеша завершить своё начинание, охваченная жгучей страстью, она отказалась от жизни в своём городе.

Во время добровольного изгнания она с позволения собственника остановилась в одном владении, принадлежавшем сеньору Бове, епископу Гвидо.[200] Этот Гвидо был человеком изящных манер и благородного происхождения, прекрасно подходивший для должности, которую занимал. После предоставления значительных бенефиций церкви Бове, таких как закладка первого камня в основание церкви, посвящённой святому Квинтину, те, кто был обязан ему обучением и успехом, призвали его предстать перед архиепископом Гуго Лионским, обвинив в симонии и прочих прегрешениях. Поскольку он не явился на суд, то был заочно провозглашён низложенным и, находясь в Клюни[201], будучи напуган приговором, решил остаться в монастыре. Так как он, похоже, симпатизировал моей матери и моей семье и любил меня больше всех, выказывая особое расположение (я был единственным, не считая духовенства, кто получил от него все таинства благословений), когда домочадцы моей матери попросили для неё дозволения жить в принадлежавшем ему доме, примыкавшем к церкви того места, он с удовольствием согласился. Сейчас это имение, называемое Катенуа, располагается в двух милях от нашего города.

Пока моя мать жила там, она приняла решение удалиться в монастырь Фли[202]. После того как мой наставник построил для неё небольшой домик близ церкви, она покинула место своего жительства. Она понимала, что я останусь круглым сиротой, и мне не на кого будет положиться, как бы ни были богаты мои родственники и близкие, что не было никого, кто окружил бы маленького ребёнка нежной заботой, в которой он нуждается в столь юном возрасте; хотя я не испытывал недостатка в еде и одежде, будучи беззащитным ребёнком, я часто страдал от отсутствия ласки, которую может дать только женщина. Как я уже сказал, хотя она понимала, что мне суждено остаться без должной заботы, страх и любовь к Тебе, о Боже, укрепили её сердце. Тем не менее, когда по дороге в монастырь она проходила мимо крепости, в которой я остался, вид замка отозвался в её разбитом сердце невыносимой болью, вызванной горьким воспоминанием о том, что она оставила позади. В самом деле не удивительно, что, когда она полностью осознала, что была жестокой и ненастоящей матерью, ей стало казаться, будто её конечности оторваны от тела. Действительно, она слышала разговоры о том, что, следуя своим путём, она вырвала из сердца и оставила без заботы такого прекрасного ребёнка, в то время как не только члены моей семьи, но и посторонние люди окружили меня заботой и любовью. И ты, добрый и милосердный Бог, в Своей милости и любви удивительно укрепил её сердце, самое нежное во всём мире, так что оно смогло перестать быть нежным в ущерб её душе. Ибо нежность стала бы её погибелью, если бы она, пренебрегая Богом в своей всеобъемлющей заботе обо мне, поставила бы меня превыше своего спасения. Но «крепка как смерть любовь»[203], ибо чем крепче её любовь к Тебе, тем сильнее её самообладание при разрыве с теми, кого она любила раньше.