О моей жизни

Насколько сдержанным и целомудренным я был раньше, настолько распущенным и даже безумным стал теперь. Будучи не в состоянии вынести услышанное, моя мать после этого отправилась к аббату и упросила его и братию, чтобы моему наставнику было позволено возобновить моё обучение[205]. Аббат, воспитанный моим дедом и обязанный за полученные блага его семье, дал согласие; он радушно принял меня и в дальнейшем относился ко мне ещё более любезно. Я призываю Тебя в свидетели, милостивый Господь устроитель, что в тот момент как я вошёл в монастырскую церковь и увидел сидящих там монахов, от того зрелища меня охватило стремление к монашеской жизни, которое никогда не охладевало, и моя душа не знала покоя, пока это желание не было исполнено. По мере того как я жил среди них в том монастыре, наблюдал за их укладом и обычаями, как пламя разгорается от дуновения ветра, так от наблюдения за ними моя душа, непрерывно стремившаяся к тому же, не могла не быть охвачена огнём. Вдобавок ко всему, аббат того монастыря каждый день убеждал меня стать монахом, но хотя я страстно желал того же, язык мой не мог быть освобождён молитвой тех, кто хотел, чтобы я принёс соответствующий обет. Хотя сейчас, когда я стал старше, мне было бы крайне тяжело хранить молчание по своей воле, будучи мальчиком я делал это без особого труда.

Через некоторое время я обсудил это дело со своей матерью, и она, опасаясь непостоянства отрочества, отвергла мой план, приведя очень много доводов, из-за чего я сильно пожалел, что раскрыл свои намерения. Когда же я поговорил со своим наставником, он воспротивился этому ещё больше. Глубоко раздосадованный их возражениями, я решил переключить свои мысли на что-то ещё и начал вести себя так, словно никогда не желал ничего такого. На Троицкой неделе я отложил это дело до Рождества, но, и желая довести это дело до конца и одновременно боясь этого, я не мог вытерпеть своего устремления к Тебе, о Господи, и, отвергнув почтение к матери и боязнь наставника, пошёл к аббату, который страстно желал, чтобы это наконец случилось, но отказывался принимать от меня какие-либо обеты, припал к его ногам и точно такими же словами стал слёзно умолять принять грешника[206]. Он охотно внял моей мольбе и предоставил необходимое одеяние, как только появилась возможность — то есть, на следующий день — и облачил меня в него, в то время как моя мать в слезах смотрела на это издалека, и распорядился в тот же день раздать милостыню.

Тем временем мой бывший наставник, который не имел возможности продолжать моё дальнейшее обучение из-за строгих правил монастыря, хотя бы позаботился убедить меня усердно изучать те священные книги, которые я читал, сомневаться в тех трактатах, которые менее известны более учёным мужам, сочинять короткие отрывки в прозе или стихах, предупредив меня, чтобы я усерднее занимался самообразованием, поскольку других не заботило моё обучение. О Господи, Истинный Свет, я хорошо помню бесценный дар, которым Ты затем одарил меня. Ибо как только я принял Твоё облачение по Твоему приглашению, словно пелена упала с лица моего понимания, и вскоре я начал искать свой путь через то, в чём раньше блуждал вслепую. Кроме того, я неожиданно проникся такой любовью к получению знаний, что жаждал их больше всего на свете и считал потерянным тот день, когда не занимался образованием. Порой другие думали, что я сплю и клали моё маленькое тело под покрывало, в то время как мой разум на самом деле был сосредоточен на сочинительстве, или же я читал под одеялом, опасаясь упрёков со стороны.

И Ты, Святой Иисус, знаешь, что я занимался этим, главным образом, ради славы, чтобы добиться большего уважения в этом мире. Мои друзья воистину были моими врагами, ибо хотя они давали мне добрые советы, всё же зачастую они потчевали меня разговорами о славе и литературной известности и об обретении высокого положения и богатства посредством этого. Они вселили в мой недалёкий разум надежду, опаснее змеиных яиц[207], и когда я поверил, что их обещания скоро сбудутся, они обманули меня тщетными ожиданиями. Сказанное ими могло бы сбыться со временем. Я думаю, что мог бы добиться этого в юности или ранней зрелости. Они прославляли мою учёность, которая благодаря Твоему дару возрастала день ото дня, и благородное происхождение, соответствовавшее общепринятым нормам, и приятный внешний вид, но они забыли, что такими шагами человек «не должен восходить к жертвеннику Твоему, дабы не открылась при нём нагота его»[208]. Ибо тот, кто «перелазит инуде, тот вор и разбойник»[209], в этом и есть нагота.