О моей жизни

По дороге в монастырь она повстречала одну старую монахиню и склонила её к совместному проживанию, заявив, что будет подчиняться её порядкам, так как та выглядела очень благочестивой. Я сказал «склонила», так как, зная женский характер, ей пришлось применить всю свою силу убеждения, чтобы добиться её расположения. И так постепенно она начала перенимать строгость поведения той старухи, подобно ей ограничивать себя в еде, выбирая самую простую пищу, выбросила мягкий тюфяк, к которому привыкла, и спала, довольствуясь лишь соломой и простынёй. И так как она ещё была красива и выглядела молодо, то намеренно старалась казаться старше, морщась и сутулясь. Длинные ниспадающие волосы, обычно служащие венцом женской красоты, она коротко остригла ножницами; её платье было чёрным и неприглядным и всё было украшено несчётными заплатами; её накидка была из неокрашенной ткани, а на башмаках были видны многочисленные следы починки, ибо с ней был Единственный, которому она старалась угодить таким бедным одеянием.

После того как она узнала, что добродетельность начинается с покаяния в старых грехах, она стала исповедоваться почти ежедневно. В результате её разум был всегда занят вспоминанием прошлых поступков, того, что она думала, или делала, или говорила в нежном отрочестве, или во время замужества, или когда занималась самыми разными делами во время вдовства, постоянным контролем вместилища разума и доведением результатов своих изысканий до сведения священника, или точнее до Бога через него. Так что вы могли увидеть женщину, которая молилась со столь громкими вздохами, изнывавшую от столь сильной душевной боли, что её мольбы во время церковной службы сопровождались почти непрерывными душераздирающими рыданиями. Старуха, о которой я говорил выше, научила её семи покаянным псалмам[204], не по книге, а на слух, и она денно и нощно снова и снова повторяла их про себя, находя в этом такое удовольствие, что можно было сказать, что вздохи и стенания тех сладчайших песнопений непрестанно отзывались эхом в ушах Твоих, о Господи. Но каждый раз, когда группы посторонних людей нарушали её любимое уединение — а все, кто был с ней знаком, особенно знатные мужчины и женщины, находили удовольствие в беседе с нею благодаря её удивительному уму и такту — после их ухода каждое лживое, праздное или глупое слово, произнесённое ею во время разговора, отзывалось в её душе неописуемой болью, до тех пор, пока она не возвращалась в знакомые воды покаяния и исповеди.

Но какое бы рвение и страсть она ни проявляла таким образом, она не могла добиться уверенности и спокойствия для своей души, чтобы остановить непрерывные стенания, горячие и слёзные просьбы, которыми она могла заслужить прощение за свои проступки. Тебе, о Господи, ведома мера её грехов, и я имею некоторое представление о ней. Как мала их совокупность по сравнению с грехами тех, кто никогда не печалится и не вздыхает! Ты знаешь, о Господи, как я мог оценить её помыслы, потому что я никогда не видел её сердце охладевшим в страхе наказания и в любви к Тебе.

Глава 15

Что было дальше? Когда она оставила мир при описанных выше обстоятельствах, я лишился матери, учителя и наставника. Ибо тот, кто подобно матери столь преданно воспитывал и учил меня, вдохновлённый примером, любовью и советом матери сам ушёл в монастырь Фли. Обретя столь пагубную свободу, я начал бесконтрольно злоупотреблять своей властью, насмехаться над церковью, ненавидеть учёбу, отринув обличье духовного лица, попытался присоединиться к компании моих юных двоюродных братьев-мирян, занимавшихся делами, пристойными рыцарям, обещать отпущение грехов, наслаждаться сном, чего я был почти лишён прежде, так что моё непривыкшее к излишествам тело начало слабеть. Тем временем волнующие слухи о моих деяниях достигли ушей моей матери, напугав её до полусмерти, так как предвещали мою скорую погибель. Ибо нарядную одежду для церковных процессий, которую она оставила мне в надежде, что я ещё больше вдохновлюсь духовной жизнью, я надевал повсюду для участия в распутных занятиях, непозволительных моему возрасту; я подражал более взрослым мальчикам в их юношеских безумствах и совершенно потерял благоразумие и осторожность.