О нечисти и не только

– Виктор Петрович Кровопусков! Представитель самой благородной, самой гуманной профессии. Виктор Петрович – сельский врач! А ещё он гармонист! Днём лечит тела односельчан, а по вечерам чудесной своей музыкой врачует души… И по счастливой случайности гостят сегодня у него коллеги из села Дальний Погост, они помогут Виктору Петровичу… подыграют ему… Давайте же наконец послушаем… Что будете исполнять?

Гармонист поправил шляпу, поклонился и ответил за всё свое медицинское трио:

– «Утро завтрашнего дня»!

Тонкие пальцы пролетели по трёхрядке, выводя печальную мелодию, чем-то похожую на «Дубинушку». Из-за спины Кровопускова выступили его коллеги – неотличимые друг от друга, лысые и безбровые медработники с Дальнего Погоста. Тихо и тревожно зазвенели бубны в их руках.

– Дас ист дер морген данах… – низкий, глубокий голос Виктора Петровича завораживал. – Унд майне зиле лихт брах. Дас ист дер морген данах…

Тут он взял небольшую паузу, делая глубокий вдох, чтобы в следующий миг ударить басовым аккордом и взорвать полыхающее закатное небо неожиданным рёвом:

– Айн нойер таг бегинт, унд майне зайт веринт!!!

– Дас ист дер морген данах! – почти срывая голос, ответили ему лысые ударники, и понеслась над Русалочьим гармошечная Lacrimosa, ничуть не уступая оригиналу ни тяжестью звучания, ни своей проникновенностью.

К последнему куплету Кровопускову подпевали уже и местные шансонье, и сёстры-доярки, и старушки с надтреснутыми голосами, и сам председатель, отбивая ритм всё теми же деревянными расписными ложками. Те же, у кого не было ни голоса, ни инструмента, участвовали в общем веселии подручными предметами – от сковороды до лопаты… И всем было до того хорошо, что пели бы на камеру хоть до утра – вот какова великая сила искусства! Но аккумулятор на камере разрядился, помигав напоследок красным огоньком, а сами телевизионщики уже валились с ног от усталости… Пора было устраиваться на ночлег.

Для ночлега дорогих гостей сопроводили к Дому культуры. Председатель собственноручно оторвал доски, коими был заколочен вход, и распахнул тяжёлые двери. Роза с опаской и недоверием заглянула внутрь, но оказалось, что там всё довольно уютненько и чисто: посреди фойе стоял мягкий диван с высокой спинкой, рядом тумбочка и сейф, по углам какие-то мутные зеркала в овальных рамах.

– Вот тута вот у нас сельский клуб, собрания проводим, смотры самодеятельности, – радостно суетился Ешко, обводя руками помещение. – А вы располагайтесь, будьте как дома…

Роза подошла к дивану, бросила на него свою сумку:

– Здесь я, пожалуй, и вздремну!

– А я? – сунул нос Ваня.

– А ты… Иди в баню! – тоном, не терпящим возражений, ответила Роза, одновременно подталкивая к выходу и председателя. Раз! И очутились оператор с председателем на ступеньках перед захлопнувшейся дверью.

– В баню так в баню, – покорился Ваня и пошёл прочь.

– Я провожу! – председатель засеменил следом.

Перед самой баней – тёмной, бревенчатой, пахнущей берёзовыми вениками и гаром – председатель в свете керосинки озабоченно напутствовал Ваню:

– Ты всё ж таки для порядку попросись у банника-то на ночлег…

– Как это?

– Ну обыкновенно! Скажи, мол, дедушка банник, крепкого вам здоровьичка, пустите переночевать, будьте добреньки…

И, заметив Ванино колебание у двери, выразительно поднял брови:

– Ну!

– Гхм… Дедушка… – оператор решил не спорить с отсталым крестьянством и нехотя постучал в дверь. – Банник! Я у вас переночую… Можно?

Дверь заскрипела и отворилась. То ли Ваня её своим стуком расшевелил, то ли…

– Ну, я пошёл! Спокойной ночи! – нарочито бодрым голосом сказал оператор и оставил председателя одного, напоследок отняв у него лампу. Впрочем, тот не собирался надолго задерживаться перед баней и, поминутно оглядываясь по сторонам, припустил к своему дому, пока до конца не стемнело.

В баньке сыро, прохладно. Но Ваня за день намаялся. Так намаялся, что не до капризов. Ветровку снял, пристроил её на полок вместо подушки и только хотел уже керосинку загасить, как вдруг прямо над ухом услышал чуть гнусавый голосок:

– Из города, значить?..

На верхнем полоке в медной шайке сидел, обхватив себя за колени, дед. Макушка у него была лысая, но пониже волосья росли густые, чуть зеленоватые – словно сухой берёзовый лист. Так и не дождавшись ответа от впавшего в ступор гостя, дед достал из-за спины мутную бутыль:

– Будешь?

Ваня осторожно кивнул.

Диван – это вам не сырой деревянный полок. На нём можно вытянуться, прислушиваясь к мелодичному скрипу пружин, потянуться сладко, повертеться, а то и вовсе перевернуться в другую сторону – вдруг на той-то стороне сон найдёт? В общем, диван всем хорош.

Только вот сна у Розы ни в одном глазу как не было, так и нет! И причина заключалась в довольно-таки громком и совершенно немелодичном пьяном мужском пении, доносившемся откуда-то из распахнутого к лесу окна:

– Во лесо-о-очке комаро-о-очков много уродилося, я весьма, млада девица, тому удивилася! Тому удивилася, что много уродилося! Мне нельзя, младой девице, в лесу погуляти! В лесу погуляти, цветов сорыва-а-ати!