О-О

– А чего «заткнулся»? У меня батарейка едва фурычит. Утром не зарядишь – к полудню кранты.

– Сходишь к охраннику в будку… – глядя в сторону, рассеянно отвечал Призрак.

– Солярка… батарейка… будка… – перебила его Тали. В ее интонации слышался нарастающий гнев. – Как вы можете?! Она лежит там, убитая, а эта сволочь дышит! Она! Дышит! А вы?! Вы – про солярку?!

Последние слова она уже выкрикивала, вскочив на ноги.

– Ну вот, пошло-поехало… – покачал головой Беер-Шева. – Так и знал. А ты думала, про чего нам тут разговаривать? Чего не хватает, про то и говорим. Нам тут, между прочим, жить надо, греться, по телефону трындеть, айфон твой долбаный заряжать. Солярки нет – про солярку говорим. Батареек нет – про…

– Про совесть поговорите! – крикнула Тали. – Совести у вас тоже нет! Мамарита там… а эта гнида…

Она закрыла лицо руками и отвернулась.

Повисло тягостное молчание.

– Погоди, – сказал Тайманец. – При чем тут «убитая»? Она ведь вроде как сама умерла. Или я чего не понял? Хели?

Хели смахнула слезу.

– Сама, сама… а если разобраться, то не сама.

Мы ведь рассказывали вчера.

– Сегодня, – поправил Чоколака.

– Сегодня?.. Да, сегодня. Ясмин эта всех поубивала. Сначала Менаша, потом второго ребенка, потом Мамариты мужа, а потом и ее саму…

– Ну, и что дальше? – Беер-Шева криво усмехнулся. – Пусть даже вы с Тали правы – что дальше? Мамариты не вернешь, кончено. Не она первая, между прочим, и не она последняя. Дикий Ромео, братик наш дорогой, давно погиб? Считай, только что. И кто из вас его помнит? Я уже молчу о каком-нибудь Русли, или о Каце, или об этом… – как его, маленький такой отморозок, у Каца шестерил?.. – вот, даже имя забыл! А те нелегалы и бомжи, которые каждую неделю дохнут на нижних уровнях Си? Как их зовут? Этого мы и не знали никогда. А знали бы – не смогли бы выговорить кликухи их суданские. Как будто они не люди. И что? Кого это здесь волнует? Мамарита – это еще одна смерть, только и всего. Здесь Комплекс, сестрички. Комплекс, а не семинар для воспитательниц детских садов. Здесь люди мрут. Одни люди мрут, а другие люди их хоронят. Вот и все.

– Нельзя так. Она нам как мать была, – возразил Призрак.

Беер-Шева глумливо захлопал в ладоши.

– Ну вот! Я ж говорю – детский сад! Маму он ищет… Моя мама в Беер-Шеве живет, понял? И чоколакина – тоже. А Мамарита была обыкновенной бомжихой. Жила тут, рис нам варила, да и то плохо.

– Не надо, Беер-Шева, зачем? – тихо пробормотал Чоколака.

Но его друга уже несло.

– Зачем? – закричал он. – Затем, что нечего Призраку свои болячки на нас выворачивать. Думает, если его мамаша в тюрягу засадила, то и у всех матери такие же. Чего ты на меня вылупился, командир хренов? Думаешь, папа генерал, так и тебе всеми командовать? Какого, спрашивается, черта, мы сегодня в грязи ковырялись? Нашел могильщиков, маму свою хоронить!

Призрак молчал, понурившись. Зато Тали и не думала уступать.

– Чего еще от убийцы ждать!

Она выпалила это замечание в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь, ни на кого не указывая, но Беер-Шеву как током ударило.

– Что ты сказала? – он вскочил и теперь стоял напротив Тали, нос к носу.

– Что слышал! – Тали смотрела ему прямо в глаза. – У нас ведь тут вечер воспоминаний. Ты вот о чужих болячках вспомнил. Отчего бы тогда о своих не рассказать? Не стесняйся, паренек, поделись с товарищами, как ты друга с крыши скинул.

Беер-Шева разинул рот и пискнул, как рыба, из которой тащат глубоко заглотанный крючок вместе с внутренностями. Чоколака подошел сзади, обнял друга за плечи, укоризненно покрутил головой.

– Кто бы обвинял, Тали, только не ты…

– Почему это? – вскинулась она. – Почему не я?! На что ты намекаешь?! На что, гад?!

– Не надо… – умоляюще протянула Хели.

Вскочил со своего места и Призрак; полные ненависти и боли, они стояли друг против друга, поглощенные каждый своей кровоточащей раной, своим ущербом, своим уродством. За оконными проемами чернела пустынная ночь, чадили толстые свечи в обрезанных пластиковых бутылках из-под колы, голубыми язычками огня мерцала газовая печь. Все стихло вокруг, не было слышно ничего, даже крыс, собак, бомжей и нелегалов – местной живности, которая, хочет не хочет, всегда дает о себе знать хотя бы шелестом своего дыхания. Комплекс молчал, замерев, как любопытный зевака, остановившийся поглазеть на внезапную уличную драку.

– Может, хватит, а? – сказал Тайманец. – Нашли когда собачиться. Постыдились бы, только-только человека похоронили. Мать она вам или не мать – потом решите.

Призрак кивнул, но по-прежнему не отрывал взгляда от Беер-Шевы. В выкриках того слышалось не только неуважение к памяти Мамариты, но и еще что-то, куда более общее и разрушительное. Беер-Шева вообще отличался строптивостью, но обычно не переходил границу между недовольным ворчанием и открытым бунтом. Не то что сейчас… Беер-Шева секунду-другую держал фасон, но затем отвел глаза, оттолкнул руку Чоколаки и уселся на свой матрас.