О первых началах

Если мы говорим об этом правильно, то истине будет соответствовать не то утверждение, что единое есть все, а то, что все — после единого. Ибо в нем мы не предполагаем даже наличия причин всего, по крайней мере с той целью, чтобы оно было всем как причинная всеобщность; следовательно, говоря по правде, все — отнюдь не единое. Тем не менее подобные суждения необходимы для того, чтобы размышлять не о мельчайшем, а о всеобъемлющем и величайшем <едином>, причем не как о космосе, а как о наипростейшем среди всего, да и о нем — не как о чем-то сущем в космосе, например как о последнем круге неподвижных звезд, но как о том, в простоте чего разлито все, причем уже не желающее быть всем[249]. Вероятно, коль скоро это говорится прекрасно, будет правильно воспевать единое как все. Ведь объединенное есть нерасторжимое слияние всякого множества, например разделенного; объединенному же во всех смыслах предшествует каждое единое, и оно столь велико, сколь велико объединенное,— ибо потому, что оно столь велико, соответствующего величия достигает также любая вещь. В самом деле, единое снизошло не в единое, а в объединенное, как и объединенное — не в объединенное, а во всячески разделенное, под которым, ясное дело, мы разумеем все. Однако, подобно тому как весь круг уже заложен в его центре и все его линии берут свое начало из последнего[250], в объединенном заключено все множество раздельности. Аналогично и в едином как сам центр, так и то, что сошлось в нем, и все вообще равным образом становится простым. Вот в каком смысле мы говорим, что все есть единое, а единое — все и даже больше, поскольку все существует как единое. Все есть единое не во всех отношениях, единое же есть все во всех отношениях.

9. Неопределенное и определенное единое

33. Наряду с этим заслуживает рассмотрения и то, чем отличается от определенного единого обозначающее его понятие, как отличается это понятие и от того единого, о котором мы говорим как о несоразмерном с нашими мыслями: гласит ли истину о нем обычно используемое понятие, которое подразумевает само слово «единое», или же то, которое определено на основании других предметов? Ясно, что неопределенному единому это понятие не соответствует, а раз оно отвергнуто в применении к нему, то в отношении неопределенного единого мы не имеем никакого иного познавательного понятия, так что зря и называем его единым. Далее, когда познается единое, мы не мыслим ничего проще его; таким образом, оно будет первым началом всего. Однако ведь и благо, как полагают, является наипервейшим, так как ничто не может быть лучше его; следовательно, и оно есть начало всего. Потому-то мы и отождествляем понятия единого и блага. Тем не менее, разве можно представить первое в определении и в логическом противопоставлении? Разве первое является эйдосом? В этом случае единое и благо оказываются всего лишь одним из многих эйдосов[251].

Далее, подобно тому как движение и покой есть единая антитеза и то же относится к инаковости и тождественности и ко множеству сходных антитез[252], единое и многое, в свою очередь, оказываются некой единой антитезой; в каждой из этих антитез как лучшее, так и худшее присутствует как единое, причем они занимают равное положение и, конечно же, в своем противостоянии взаимно участвуют друг в друге, как это было показано в «Пармениде»[253]. Таким образом, многое и единое содержатся друг в друге. Следовательно, соответствующее единое не является началом, так как с ним объединено многое; многое же, поскольку оно объединено с единым, в свою очередь, оказывается единым. Среди этих двух единых одно выступает как объект причастности, а другое — как наличное бытие, само по себе предшествующее многому; значит, оно предшествует всему, и, стало быть, это-то единое и есть начало всего. Ибо даже если ему противостоит многое, то не как вещь одного с ним порядка, а наподобие того, как обусловленное причиной противостоит самой причине.