О первых началах

Предмет моего нынешнего рассуждения — это то, что единое начало настолько далеко от разделения, что даже и не объединяет, так как вообще ничего не созидает; ведь соединение, как и разделение, само есть некоторое единое. Напротив, всеединое творит всякую вещь, но не в качестве именно всякой — в данном случае действует придающая множественность и разделяющая причина,— то же, что стоит выше отдельного, так сказать, созидает всеединое, ибо оно, в соответствии с истиной, и не творит все. В самом деле, все, как, разумеется, и целое, существует в раздельности, единое же есть все как единое превыше всего, поскольку оно — всеединое. Однако если бы последнее было вторым после высшего единого, то что опять-таки отделяло бы обусловленное причиной от самой причины? Ибо общее для всего и служащее предметом участия единое никогда не будет происходить от разделяющей причины, поскольку как таковое оно окажется многим,— ведь все общее есть многое если не по числу, то хотя бы по природе. Итак, правильнее всего говорить, что оно само будет причинствующим для разделения, каково бы то ни было, и первым произвело на свет от невидимой и совершенно нерасторжимой причины самое себя, а затем и для всего остального — общность как нерасторжимость, следующую за первой раздельностью.

6. Апория, касающаяся отделения причинствующего для раздельности от единого

Однако необходимо исследовать тот вопрос, как <причинствующее для раздельности> соотносится с единой причиной. В самом деле, допустим, оно есть то, что отделяет самое себя от единого. Тогда последнее уже не будет на самом деле причиной ни для чего, поскольку оно не является таковым даже для того, что возникает вслед за ним прежде другого. Тем не менее пусть подобное допущение и будет сделано,— но как при этом одно соотносится с другим? Причастны ли они каким-то образом одному и тому же или нет? Ведь в последнем случае одно оторвано от другого и первых начал два, или, скорее, оно единственное — разделяющее все; то же, что ему предшествует, отторгнуто от всего. Если же одно причастно другому, то от единого будет появляться на свет нечто; что же тогда отделяет от него это нечто? Пожалуй, отделять будет второе: оно обособило от того, чему оно причастно, и себя самое, и собственную сопричастность[283]. Однако не окажется ли в таком случае, что на самом деле предмет наших исследований, о котором мы договорились, а именно природа единого, являющаяся результатом единого и самим единым, будет допускать некое разделение? Пожалуй, оно уже не останется единым в чистом виде, обретя под действием второго какие-то свойства, поскольку оно вышло за свои пределы в виде второго. Ведь единое, оказавшись во многом, обрело свойство множественности и как-то изменилось вместе с воспринимающим его. В условиях, когда второе стало участвовать в нем вот именно таким образом, последующее участвует в единой причине благодаря ему и при его посредстве.

35а. Однако если единое ничего не дарует, то каким же образом его воспринимает второе или третье? Почему, несмотря на то что оно не производит на свет ничего из всего, оно тем не менее оказывается причинствующим? Пожалуй, это происходит наподобие того, как ничего не делающее может производить на свет нечто благодаря лишь своему бытию — ему можно производить на свет последующее лишь благодаря своему бытию единым. В самом деле, «быть» — означает действовать самой энергией сущности, потому-то единое и созидает благодаря бытию единым[284]. Однако «производить на свет» — действие, и, значит, единое по природе остается всего лишь единым, к чему я это и сказал, все же остальное возникает благодаря самому себе. Ведь последнее, вообще, в состоянии произвести на свет себя само, потому что существует единое, вдыхая которое и укореняясь в котором, оно обретает эту способность.

Совершив в рассуждении столь долгий путь по кругу, мы остались ограниченными теми же самыми апориями: если нечто от единого привходит в другое, то каждая вещь и существует, и производит на свет себя самое благодаря участию в нем. Действительно, если она ничего не вкушает от него, то разве нуждается в нем для собственного существования? И, вообще, мы бы страстно желали увидеть еще и то, что сами мы имеем от подобной общности: если она наипервейшая, то обладает неким самым последним следом, который мы называем материей; в самом деле, даже та пребывает всеединым, свободным от другого. Если же и последнее и первое не являются ничем иным, кроме единого, пребывающего всем и предшествующим всему, то, разумеется, потому, что подобная природа обнаруживается в промежуточных плеромах.

7. Эманация единого как полная неопределенность