О первых началах

Помимо этого, если данная природа выходит за свои пределы и ее мера наличествует в каждой сущей и возникающей вещи, то, очевидно, она дарует отдельному то, что идет ему на смену; действительно, если бы ничто не шло на смену тленным и смертным вещам, разве стоило бы воспевать их причину? Если же она дарует им нечто, то отнюдь не то же самое, что и вечному и изначальному; следовательно, то, что она закладывает в них, оказывается тленным и смертным. А какая тленность могла бы появиться вследствие единого, а тем более вследствие ничто, которое на самом-то деле даже и нетленным быть не может? Ведь от единого берут свое начало протяженное во времени и вечное, так же как и сама вечность. Потому та же самая апория сохраняется у нас и в применении к первому сущему. Действительно, оно предшествует даже вечности и, стало быть, вечному[269]; следовательно, оно тем более идет впереди всего иным образом изначального и, значит, весьма далеко от тленного; таким образом, не будет тленным и единое во всякой тленной вещи как отголосок высшего единого. Впрочем, самое правильное — утверждать, что оно находится в таком же положении, как и материя (ведь сама материя посюстороння всем остальным вещам и всегда пребывает какой-то определенной материей[270]): в материи заключается лишь ответ на вопрос «где?»[271], сущее же предшествует ей и является в возможности как тем, так и другим: как нетленным, так и тленным, в действительности же — ни тем, ни другим. Однако речь идет не об этом посюстороннем, случайно встретившемся на пути рассуждений, а о том, что предшествует материи и всему в возможности, сосуществующему с самими эйдосами. В самом деле, ясно, что промежуточное в большей степени, нежели низшее, принимает участие в едином начале всех вещей. Значит, вернее всего говорить так: <низшее> не будет нетленным и то одна, то другая тленная плерома возникает в изменчивости рядом с неизменным. Да разве подобное не связано с собственной причастностью отдельной вещи, например вот этого пера, выводящего эти слова, и вот этого листа папируса, на котором они записываются? Но если только тленное на самом деле не происходит от начала как неразличимое, то, значит, ему подобает причастность некоему собственному благу. Кроме того, причастно ли само тленное как таковое началу или не причастно? Действительно, в последнем случае начало не было бы его подлинной причиной, в первом же — его дар оказался бы тленным[272]; то же самое умозаключение можно было бы применить и к нетленному. Однако не получится ли так, что существует сопричастность только вечным предметам, например всеобщим? Во-первых, как было сказано, никакая вечность единому вовсе не соответствует; во-вторых, как тогда будет происходить отбор тех предметов из следующих за ним, которые будут ему причастны, и тех, которые нет, в то время как оно находится превыше всего — как тленного, так и нетленного?

4. Гипотеза относительно общего участия в едином

Итак, самое правильное — это говорить так: все причастно единому и существует некая единая и неделимая причастность, присутствующая как одна и та же во всем разом, подобно тому как один и тот же солнечный свет оказывается подле всех вещей, пусть даже и не разом, поскольку он делим и телесен[273]. Что же касается единого, то оно стоит выше и неделимого сущего и, естественно, как одно и то же, сверхвсецело служит предметом причастности для всего, поскольку разделение относится к тому, что ниже его и причастно ему, но не к тому, что служит предметом участия. Действительно, именно так считал нужным мыслить о сущем Плотин: как о присутствующем в виде одного и того же и целого повсюду — сообща как для всего, так и для каждой вещи среди многих[274]. Однако, даже если причастность как сущему, так и единому неделима и едина для всего,— ибо сам способ участия в том и в другом одинаков,— она происходит от наличного бытия и выделяется из него.