О первых началах

36. Так вот, приняв во внимание, что стоящие перед нами апории именно таковы, давайте вновь примемся за рассуждение с самого начала, словно призвав в этом на помощь бога-спасителя[285]. Действительно, то единое, которое является всем, а не только единым,— причем всем как наипростейшим и самой простотой, освобождением от всего, предшествующим всему,— не есть единое, дарующее единство. Ведь таковым оно становится вследствие своего определения[286]. По той же самой причине оно не дарует ничему среди другого множественности, как и своеобразия, а попросту оказывается причиной, предоставляющей общность и «всещность», причем не придающей этих качеств всему разделенному вместе взятому (так как оно не сообщает их даже объединенному), ибо причина и того и другого одна и та же, причем предшествующая как тому, так и другому. Следовательно, оно производит на свет не что-либо объединенное и не что-либо разделенное, а попросту все каким-то образом существующее. Стало быть, его природа не отделяется ни от чего, не объединяется ни с чем и не изменяется одновременно ни с чем из всего, ибо в таком случае она была бы еще не всем, а только тем, вместе с чем она усматривается. Не будет она и собственной, раз отрицает все собственное; значит, от нее не отделяется ничего для каждой вещи ни свойственным той способом, ни каким бы то ни было способом вообще — напротив, правильнее говорить, что благодаря ей появляется единое участие, общее для всего. Таким образом, это участие отделено от наличного бытия и еще не существует никакой определенности <всеединого>: ни как причины, ни как наличия, ни как участия. Значит, от единого не происходит ничего, ибо в нем нет ничего пребывающего, которое могло бы выйти за его пределы. Ведь пребывание всегда идет впереди любого выхода за свои пределы, а неразличимой природе еще не свойственны какие-либо различия. Так что же, следовательно, все ей непричастно? Конечно, причастно, скажу я. А дарует ли она что-либо всему или ничего не дарует? Разумеется, дарует, опять скажу я: самое почитаемое из всего — себя саму в целом и в наличном бытии, а не какое-то там участие, исходящее от нее. Так что же, она будет появляться вследствие того, что ее приемлет, а вовсе не сама по себе? Пожалуй, она не есть результат ни самой себя, ни его, и не отделена от него, и не соединена с ним ни в наличном бытии, ни в сопричастности — ведь все это пребывает в определенности, она же всецело не определена; она не оказывается результатом ни всего, ни ничего, ибо, в согласии с истиной, она и не во всем, и не прежде всего, так как и подобное — это некие определения, единое же является простым, неопределенным и самим вот этим всеединым, которому мы не в состоянии дать подходящее ему имя, потому что единое является иным по сравнению со всем, и равным образом все — иное по сравнению с единым. Итак, все остальное обретает свои множественные определения вокруг него и после него среди происходящих от него множественных причин; следовательно, оно не предоставляет своего участия и не отказывает в нем: оно существует, спасает все остальное, доводит все до совершенства и производит все вместе на свет неким иным способом, предшествующим тому и другому,— как единое собственное действие, дарующее качество всеобщности, которое не следует называть ни порождающим, ни совершенствующим, ни каким-либо иным действием подобного рода, ибо все подобное связано с определенностью, оно же всепроизво-дяще, но как единая природа[287]. Стало быть, все зависит от него и тем самым от него вкушает нечто как связуемое им. Так что же, от него не происходит ничего похожего на него? Конечно, нет — ведь ему невозможно было бы отделяться от самого себя в своем нисхождении, при том, что не появляется ничего иного, обособляющего; его природе не положено делаться иной, отличной от нее самой в некоем различении, так же как и простоте всего не положено превращаться в какую-либо двоицу.

Итак, почему же материя оказывается пределом этой природы и ее низшим следом?[288] Пожалуй, этого не происходит, ибо рассматриваемое единое не определено как единое, каковым, как мы говорим, является материя, и в нем не существует ничего ни первого, ни промежуточного, ни последнего, поскольку все это — определения. Не связано с единым и бытие в возможности и в действительности и вообще какая-либо характеристика материи; ведь и сама материя есть некое единство стихий рожденного — следовательно, она является чем-то определенным[289]. Стало быть, где-то здесь, вдалеке от неопределенной природы, она начинается в своем своеобразии; здесь и происходит становление этого, пусть даже и начала, но относящегося не к первым и не к промежуточным творениям, а к последним отголоскам. Итак, все обретает определенность вокруг той природы и последняя определенность всего выделяет некий истинный осадок[290] всего, следующий за всем.