О поэтах и поэзии

Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.

Наши кони шли понуро,

Слабо чуя повода.
Я сказал ему: – Меркурий
Называется звезда.

Перед боем больно тускло

Свет свой синий звезды льют…
И спросил он:
           – А по-русски
Как Меркурия зовут?

Он сурово ждал ответа;

И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугавшись мужика.

Тихо, тихо…

           Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы – наш ночлег.

Тихо, тихо…

           Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом, —
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.

Полночь пулями стучала,

Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.

Ночь звенела стременами,

Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами —
Иностранная звезда.

Почему Меркурий? Потому что Гермес, бог торговли, ртуть, жидкий, гибкий, зыбкий металл. Он и победил героев, и пережил их. Вся романтика, вся «грамматика боя» заканчивается вот этим – победой иностранной звезды, которую так и не успели назвать по-русски. Почему Светлов стал знаменит и по-настоящему расцвел в 1927 году? Потому что этот переломный год – десятилетие Октября – как раз и обозначил конец советской утопии, торжество обывателя. НЭП свернут, но обыватель все равно победил, потому что великий проект не состоялся; всех, кто напоминает о великих планах и мечтах, – прежде всего Маяковского и его верный ЛЕФ – задвигают. Светлов – поэт именно этого ощущения: только что Меркурий нас боялся, а вот он опять выплыл из-за облаков и плывет над нами, а нас уже и нет.

Его ирония, его самоуничижение – отсюда. Всему его поколению присущ этот сардонический юмор, вечная ностальгия по революционной романтике и заболтанный, заговоренный страх перед будущим: Дементьев, Ушаков, из младших – Борис Корнилов, Берггольц, Чекмарев… Все они уверены в том, что поэту нет места в мире; все вспоминают революцию и Гражданскую войну не как череду зверств, но как упоительное время свободы и надежды, как героический прорыв, как одну бесконечную светлую зеленую летнюю ночь в степи, и среди этой степи по-бабелевски бродят женщины и кони… Светлов об этом написал довольно неуклюжие, но, кто бы сомневался, искренние стихи:

«Ночь стоит у взорванного моста. / Конница запуталась во мгле… / Парень, презирающий удобства, / Умирает на сырой земле. // Теплая полтавская погода / Стынет на запекшихся губах, / Звезды девятнадцатого года / Потухают в молодых глазах. // Он еще вздохнет, застонет еле, / Повернется набок и умрет. / И к нему в простреленной шинели / Тихая пехота подойдет. // Юношу стального поколенья / Похоронят посреди дорог, / Чтоб в Москве еще живущий Ленин / На него рассчитывать не мог. // Девушки ночами пишут письма, / Почтальоны ходят по земле, // Чтобы шла по далям живописным / Молодость в единственном числе».