О себе. Автобиография, сценарии, статьи, интервью

К.К. Каждый фильм – попытка это сделать. Важен путь, а не цель. То же и с этой картиной: я рассказываю историю, которая, по твоим словам, в сценарии не ясна, потому что непонятно, чему служат отдельные элементы. Но для меня очевидно, чему они служат. И если бы я мог сделать из этого рассказ или роман, оказалось бы, что при помощи языка литературы можно рассказать историю Судьи очень внятно, вложив все задуманные смыслы в текст. В кино, конечно, это тоже можно сделать буквально, используя голос за кадром, всякие грубые приемы и указывая зрителю пальцем, на что обратить внимание. Но нам хочется, чтобы фильм рассказывал историю более тонко, через сопоставление деталей и моментов, разделенных во времени. Это история о другой возможности, о том, что жизнь могла бы сложиться иначе, начнись она у одного сорока годами позже или у другого – сорока годами раньше. Можно ли рассказать об этом таким способом? Не знаю. Условия у меня благоприятные – хорошая группа, прекрасные актеры, отличный оператор. Превосходная техника. Так что если историю рассказать не удастся, это может означать две вещи: либо нам всем вместе не хватило таланта, либо кино – инструмент слишком примитивный.

Т.С. Какое значение для “Трех цветов” имеет действительность, в которой они происходят? Что такое Швейцария в “Красном”?

К.К. Швейцария – это вон та модель красного перочинного ножика в витрине бара, где мы с тобой разговариваем. Действительность присутствует лишь фрагментарно, по краям кадра, фоном. Мир разнообразен, но люди везде одинаковы.

Т.С. В фильме есть моменты, когда кино как будто рассказывает о самом себе. Когда камера летит вслед за упавшей книгой, которой мы притом не видим, или катится за шаром в боулинге, – чей это взгляд? Кто это смотрит? Само кино?

К.К. Возможно, есть кто-то, кто видит все это, – будучи и операторским краном, и ручной камерой, и стедикамом – и наблюдая с разных ракурсов. Я думаю, это не само кино, а некто.

Т.С. В интервью для журнала “Кино” в 1990 году ты говорил, что никак не наступит нормальный момент. Что все еще ждешь его. Он наступил?

К.К. В Польше?

Т.С. В жизни.

К.К. Он никогда не наступит. И я вовсе не считаю, что должен наступить. Надо просто ждать его и стремиться к нему. Можно заработать денег, купить автомобиль, построить свой дом. Но этот момент – недостижим. И это самое интересное в жизни. Что ты никогда его не настигнешь.

Т.С. Но случаются моменты озарения, когда вдруг видится целое. Разве не о них рассказывает этот фильм?

К.К. Скорее он рассказывает о том, что жизнь могла пойти иначе, если бы не что-то, когда-то. Если бы не какая-то мелочь. Если бы не какое-то слово, сказанное, а потом забытое сказавшим, но сохранившееся в памяти того, кому было сказано. Если бы не какой-то жест, выражение лица. И тогда все пошло под откос. Никто не знает почему, но ведь причина есть, она на самом деле существует. Вот ее-то мы и хотим понять.

Прошлое, настоящее… будущее?

Разговор с Кристин МакКенна

Опубликовано в газете Los Angeles Times 12 февраля 1995 г.

Перевод Олега Дормана

Кшиштоф Кесьлёвский приехал в Лос-Анджелес на церемонию вручения LA Film Critics Award – премии лос-анджелесских кинокритиков, назвавших “Красный” лучшим иностранным фильмом прошлого года. Встречая меня в своем номере в голливудской гостинице, он говорит: “Простите – я курильщик” и закуривает. “Последний из могикан”, шучу я. “Но последние станут первыми, – откликается он, – как сказано в Библии. Я же снял «Декалог», знаете”.

К.М. Принимаясь за “Декалог”, вы читали Библию?

К.К. Читал, само собой. Но читал и прежде – я ведь вырос в католической стране.

К.М. Католичество что-нибудь для вас значило?

К.К. Значило. А на вопрос, значит ли сейчас, просто отвечу, что по-прежнему живу в католической стране. В коммунистические времена в Польше много людей пришло в церковь, ища противоядие от коммунизма, и церковь стала ассоциироваться с борьбой за свободу. Впрочем, я, когда в Польше ввели военное положение, выбрал другой путь: я спал. Я спал почти год. Это был единственный способ справиться.

К.М. Вы верите в бога?

К.К. Что-то там есть. Милостивое, суровое или безразличное? Скажем просто: оно давно спит; но однажды, может быть, проснется.

К.М. Что, кроме католической церкви, сыграло роль в вашем нравственном воспитании?

К.К. Я бы не сказал, что в этом смысле католичество было для меня важным. Важнее, что я довольно рано стал думать самостоятельно. Не сказать, что родители были интеллектуалами – отец инженер, мама служащая, – поэтому я связываю свою способность взглянуть на мир шире с везением и с тем фактом, что много над этим работал. Конечно, жить с узким взглядом проще, но не так интересно, а ведь одна из главных задач, ради которых мы оказались здесь, – в том, чтобы прожить интересную жизнь. Любопытство требует смелости – но люди, думаю, существа отважные.