О себе. Автобиография, сценарии, статьи, интервью

К.К. Хотя я люблю актеров и актрис, единственное, что мне всегда нравилось в кино, – процесс монтажа. Стресс, связанный со съемками, позади; я оказываюсь в монтажной наедине с материалом, заключающим в себе бесчисленные возможности. А самым неприятным всегда были выбор натуры и продвижение фильма, хотя в продвижении есть одна любопытная сторона: я разговариваю с критиками и журналистами и слышу такие толкования картины, которые не приходили мне в голову. Фильм живет собственной жизнью и позволяет обнаруживать смыслы, которых режиссер не вкладывал, – это поразительное и замечательное явление. Но все остальное мне не нравится: фестивали, телевизионные юпитеры и толпы людей.

К.М. Не жалеете ли вы о своем решении больше не снимать кино?

К.К. Нет. Это не значит, что как режиссер я “исчерпал себя” – такое невозможно. Просто между съемками и жизнью я выбрал жизнь.

Когда снимаешь – живешь в вымышленном мире. Я не имею ничего против; жить в вымышленном мире – чудесно. В кино все вымышленное – сценарий, съемки. И эта иллюзия заполняет твое существование до такой степени, что начинаешь принимать ее за настоящую жизнь. Меня стала тяготить разница между настоящей жизнью и выдуманной – поэтому я решил остановиться. Думаю, понять эту разницу важно, потому что, возможно, настоящая жизнь важнее, чем та выдуманная, которую мы создаем.

К.М. Теперь, когда вы больше не снимаете кино, как выглядит ваш обычный день?

К.К. У меня не бывает обычных дней, но если я оказываюсь в своем доме за городом, где всегда больше всего на свете хочу оказаться, я просыпаюсь утром, вижу снег на дворе, завожу снегоуборочную машину, чтобы можно было выехать на моей легковой. (Загородный дом, который Кесьлёвский построил сам, находится на северо-востоке Польши.) Грею суп, который мне приготовила жена и оставила в холодильнике, немного пишу, затем отправляюсь в кровать. По сравнению с безумными буднями кинематографиста эта жизнь может показаться скучной, но я истосковался по скуке.

К.М. Как вы отнеслись к тому, что Академия не разрешила “Красному” участвовать в оскаровской гонке этого года? (“Красный”, представленный от Швейцарии, был исключен на том основании, что среди его создателей всего несколько швейцарцев.)

К.К. Как к недоразумению. В прошлом году “Синему” не разрешили участвовать из-за языка, вопроса о гражданстве создателей тогда не возникало. В этом году “Красный” не допустили из-за создателей – но не было вопроса о языке. Не знаю, заслуживает ли “Красный” “Оскара” и даже заслуживает ли быть в номинации, но думаю, заслуживает отношения к себе как к равному среди равных, а правила оказались необъяснимо изменчивыми.

К.М. Вы сказали однажды, что пытались в своей трилогии поднять вопрос, что такое свобода для отдельного человека. У вас есть ответ?

К.К. Свобода как абстрактная идея – ловушка: она ведет к одиночеству, а одиночество это ад. Признание собственной ограниченности – своего рода свобода, потому что если мы сумеем принять себя со всеми своими недостатками, это поможет нам принять жизнь со всеми ее трудностями. Но, конечно, принять себя очень трудно.

К.М. На что самое большее человек может надеяться в жизни?

К.К. Могу говорить только о себе – я мечтаю о покое. Мы все знаем, что такое покой, он приходит лишь на несколько мгновений, а окончательно – недостижим. И хорошо, что недостижим, потому что смысл – в стремлении к нему.

Внутренняя жизнь – единственное, что меня интересует

Пол Коутс взял это интервью в октябре 1995 г. в Варшаве. Оно впервые опубликовано в 1999 г.

Перевод Олега Дормана

П.К. Я хотел бы начать с вопроса, касающегося вашего места в кинематографической традиции. Однажды вас назвали продолжателем линии Мунка в польском кино. Согласны ли вы с этим хотя бы отчасти – или хотели бы указать на других предшественников?

К.К. Я избегаю такого рода классификаций, в особенности теоретических, потому что тут невозможно быть объективным. У любого, кто занимается этим, взгляд более отстраненный, чем у меня, и независимо от того, хорошо или плохо человек справляется с задачей, со своей точки зрения он прав. Если существует какая-то традиция, в которой можно глубоко идиотским образом выделить два направления, а именно, допустим, романтическое направление Вайды и прозаическое направление Мунка…

П.К. Как обычно и делается…