О себе. Автобиография, сценарии, статьи, интервью

К.К. Нет, не связан. Я с давних пор считал, что мы со зрителем можем разговаривать на равных. Мне всегда казалось – я однажды признался в этом вслух, за что меня упрекают по сей день, – что я снимаю фильмы для самого себя. Я имел в виду, что снимаю для таких же людей, как я сам, готовых сесть и поговорить, поразмышлять вслух, чем-то поделиться. Иначе говоря, я считаю, что если делюсь фильмом со зрителем, то и зритель разделит со мной восприятие фильма – что вносит какой-то баланс и справедливость в это дело. Я рассказываю историю и рассчитываю, что зритель не просто будет слушать, но вступит в какие-то отношения с ней. И чтобы помочь ему в этом, я должен оставить ему пространство, предоставить некоторую свободу интерпретации – истории в целом или отдельных ее частей. Я так всегда думал, думаю и сейчас. Съемка циклов никак с этим не связана – там были чисто практические соображения. В какой-то момент я решил, что это интересная затея – и в творческом смысле, и в производственном. А кроме того, тут сказалось свойство моей натуры или характера: мне всегда хочется сделать побольше и поскорее, чтобы потом обрести тишину и покой. Но обрести никогда не выходит, потому что всякий раз оказывается, надо сделать что-то еще. Скажем, снимая “Декалог”, я думал: сниму десять фильмов, а потом – тишина, покой, можно ничего не делать лет пять, шесть, семь. Как видите, не вышло. Это, очевидно, какая-то психологическая потребность: сделать как можно больше.

П.К. Говоря о вашем кино, часто произносят слово “пессимизм”. Однажды в связи с финалом “Красного” вы заметили, что тот факт, что вы научились делать оптимистический финал, не означает, что вы стали оптимистом. Согласны ли вы со знаменитой формулой Грамши насчет оптимизма воли и пессимизма разума?

К.К. Совершенно согласен. Именно так. Можно расширить эту формулу и включить в нее область чувств. Я бы добавил пессимизм чувства. Но никаких сомнений насчет оптимизма воли.

П.К. В ваших фильмах время от времени возникает мысль о связи творчества и бессердечности. В “Кинолюбителе” Ирена обвиняет Филипа в том, что он стал бессердечным, в “Двойной жизни Вероники” Александр предает Веронику, используя ее жизнь как материал. Эту тему поднимали великие авторы двадцатого века – например, Томас Манн или Бергман. Говоря о вашей работе, особенно в конце восьмидесятых, некоторые критики употребляли даже слово “вивисекция”. Считаете ли вы, что творчество неизбежно связано с бессердечностью? И не потому ли возражаете, когда вас называют художником?

К.К. Я совершенно не считаю себя художником. И никогда, как вы знаете, себя так не называл, потому что думаю, это слово надо приберечь для очень особенных людей, на исключительные случаи, которые в последние десятилетия происходят все реже и реже. Все меньше и меньше людей, имеющих право называться художниками. Поэтому я не употребляю этого слова и в отношении себя.

П.К. И Бергман не употреблял. Говорил, что он – ремесленник, работающий на строительстве собора.

К.К. Я тоже использую слово “ремесленник”. Я всегда рассматривал кино как ремесло, а фильм – как штучное изделие. Это общая черта искусства и ремесла. Собор Парижской Богоматери на свете один, но и каждая работа ремесленника тоже уникальна, потому что в нее вложено то, что чувствовал автор, когда делал ее. Без чувства, без затраты себя ничего не получится. Ремесленник ведь не просто работает руками – он вкладывает в работу частицу сердца и разума, как сказал бы Грамши. Какая же тут бессердечность. Бессердечность или расчетливость…

П.К. Это не одно и то же.

К.К. Не одно, но у бессердечности, расчетливости, равнодушия есть что-то общее. Что-то присущее нашей эпохе. У меня чувство, что наши отношения все бездушней и прагматичней, мы все сильнее отдаляемся друг от друга. Мне даже кажется, я помню времена, когда было теплее, но на протяжении своих пятидесяти лет наблюдал, как климат меняется. Мы стали равнодушней к другим, а они к нам. Думаю, это черта времени. Мир меняется. Этого нельзя не замечать, и это, само собой, находит отражение в моих фильмах, потому что я всегда стремился показать время, в которое мы живем.

П.К. Теперь я хотел бы вернуться к документалистике и подробнее поговорить о некоторых ваших картинах. Документальное кино традиционно считается формой просветительства. Связан ли тот факт, что однажды вы перестали делать документальные фильмы, с тем, что в вас возобладал скептицизм?