О себе. Автобиография, сценарии, статьи, интервью

П.К. Я хотел бы продолжить вопрос. Поскольку этот религиозно-мистический элемент наиболее явно проступает в фильмах, сценарии которых вы написали с Кшиштофом Песевичем – причем в сценариях, на мой взгляд, сильнее, чем в фильмах, например, в сценарии “Красного” главная героиня, входя в церковь, крестится, а в фильме этого нет, или в конце восьмого Декалога в сценарии появлялся священник, которого нет в фильме, и так далее, – можно ли сказать, что в вашем авторском союзе вы в большей степени агностик?

К.К. Не знаю. Мне кажется, нельзя. Например, священник или потребность в вере совершенно ясно показаны в фильме “Без конца”, если вы смотрели его.

П.К. Смотрел.

К.К. Во второй новелле герой страстно хочет обрести какой-то смысл в жизни, найти веру. Не помню, появляется ли там священник, да это не так уж и важно, но, пожалуй, самая религиозная сцена во всех моих фильмах – крещение в “Случае”, когда герой преклоняет колени и молится: “Господи, ну вот я крестился и прошу тебя только об одном: будь. Только об этом: будь”. Это самая религиозная сцена во всех моих фильмах, и написал ее я сам. Так что не думаю, что мы с Кшиштофом Песевичем по-разному относимся к вере, богу, к существу веры, которое так или иначе определило мой взгляд на эти вещи. Всего же я, вероятно, сделал две сугубо религиозных сцены – то есть сцены о вере. Первая в “Случае”, о потребности в вере, вторая – тоже о потребности в вере, но выраженной через отказ – в первом Декалоге, где герой опрокидывает алтарь. Одну я написал сам, вторую – с Песевичем. Валентин не крестится по простой причине: нам показалось, что сцена выходит затянутой. Интерьер церкви оказался не слишком выразительным, чтобы долго его показывать, но никаких сомнений, что если бы я хотел показать отношение Валентин к месту, куда она входит, она бы перекрестилась – просто мы даже не стали снимать этого момента, поняв, что сцена должна быть короче. В восьмом Декалоге мы вырезали уже снятую сцену, потому что все и так было ясно.

П.К. Говоря о “Трех цветах”. Рассматривали ли вы возможность дать фильмам другие названия, например, Liberté, Égalité, Fraternité?

К.К. Нет, никогда, как никогда не предполагал называть части “Декалога” по заповедям, в частности, потому, что, как вы знаете, есть проблема с нумерацией заповедей в разных странах. Могла получиться путаница. Но я не хотел называть части “Декалога” по заповедям или давать фильму “Три цвета. Синий” название “Свобода” не по этой причине: это вопрос доверия к зрителю, вопрос открытости к диалогу. Когда вещь названа – возможность свободной интерпретации закрыта. Но если ничего не названо, если место названия пусто, то каждый может найти заглавие сам, – каждый, кто купил билет и пришел в кино. Если это место названия заполню я, его не сможет заполнить зритель. Простая логика.

П.К. То есть вы считаете, что цвет в качестве названия предоставляет зрителям больше свободы, чем лозунг французской революции?

К.К. Именно так, потому что, хотя зрители и могут знать, что фильм в какой-то степени о свободе – если я сам с порога не заявляю об этом, то им не составит труда предположить, что отсутствие ожидаемого названия указывает на какую-то проблему. Логика подсказывает, что это предоставляет им большую свободу, чем если бы я назвал фильм “Свобода”. Простая логика, а не мои соображения.

П.К. Но в разных культурах цвета имеют разные значения – например, где-то синий означает уныние, печаль и так далее.

К.К. Возможно, но не в нашем случае. Важен контекст.

П.К. По крайней мере, в нашей культуре…

К.К. Всюду по-разному. Даже внутри так называемой западноевропейской культуры, которую мы считаем “нашей”, тоже есть отличия.

П.К. Например, по-английски можно сказать I am blue today.