О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Бедные евреи, они стояли тут с самого раннего утра, отбывая пост и молитву, не ели и не пили со вчерашнего вечера, а перед тем им еще пришлось просить прощения у всех своих знакомых за причиненные в течение истекшего года обиды, дабы Бог и им отпустил прегрешения, – превосходный обычай, странным образом усвоенный людьми, которым ведь учение Христа всегда оставалось совершенно чуждым! <…> Несмотря на то что я украдкой заглядывал во все углы венецианской синагоги, мне нигде не удалось уловить присутствие Шейлока. И тем не менее мне все мерещилось, что он таится где-то тут, под одним из этих белых покрывал, и молится пламеннее остальных единоверцев, с бурной неукротимостью, более того – с неистовством, вознося мольбы свои к престолу Иеговы, жестокого бога-вседержителя! Я его не нашел. Но под вечер, в тот час, когда, согласно верованиям евреев, запираются небесные врата и уже ни одна молитва не удостаивается пропуска, мне послышался голос, так исходивший слезами… как не в силах плакать даже глаза… То были рыдания, которые могут тронуть даже камень… То были скорбные вопли, могущие вырваться только из груди, сохранившей в глубине своей все страдания, которые сносил целый отданный на муку народ в течение восемнадцати веков… Так может хрипеть только душа, в смертельном утомлении поникшая перед небесными вратами… И этот голос мне был как будто хорошо знаком, и чудилось, я слышал его когда-то, когда он с такой же горестной безнадежностью взывал: «Джессика, дитя мое!»

[Гейне 1958: 393, 394–395].

Шейлок – палач и жертва, человек без милости, который не прощает, и вместе с тем – молящий о покаянии и прощении.

Десятая вариация: Les non-dupes errent (Не давшие себя обмануть заблуждаются)

Что стало с Шейлоком после того, как он, сказав «I am content» («Я доволен») и «I am not well» («Мне худо»), ушел в историю? Если мы продолжим изучать генеалогию скупцов, то увидим, что эстафетную палочку принял бальзаковский Гобсек. Повесть 1830 года и сильно измененная ее версия 1835 года предлагают нам один из последних образов скряги в мировой литературе, вобравший в себя Шейлока и Гарпагона, прежде чем со Скруджем всё не заканчивается хеппи-эндом.