Обладатель золота, того, что в золоте больше, чем оно само, того, чем питаются и к чему сводятся все человеческие желания, он в то же время является обладателем Смысла, последнего смысла. Это большее в золоте – место, где сплетаются все нити смысла, тот высший знаменатель без числителя, мана, означающая всё и ничего, которая вместе с тем есть жизненная субстанция и смертельный яд, то, что наделяет смыслом и само его не имеет; макгаффин, за которым все гонятся в безумном наваждении, но который сам по себе не является ничем, лишь предположением. Эта мана, которая содержится в золоте, способна оголять пустоту всех смыслов, срывать маски, разносить в пух и прах все наносные социальные ценности и иерархии, разоблачать все иллюзии, однако и мана в итоге является мнимостью, мнимостью ввиду своей видимости, чистый избыток, означающий лишь то, что он означает. Отсюда двойственность vanitas
, обличение ничтожности и вместе с тем возможность того, что тот, кто достиг этого осознания, черпал из него силу своего самолюбия и основывал на нем свое я. Комната Гобсека – это скрытая каморка Смысла, слепое пятно его социальной значимости, в нее стекаются потоки желания, потоки денег и потоки смысла. Его жилище находилось на улице Де-Грэ (бальзаковские локации всегда точны), сегодня это улица Кюжа, в самом сердце Латинского квартала, рядом с Сорбонной. Эта близость с университетом, мифической Сорбонной с ее богословской родословной, этим французским и мировым центром познания, определенно более чем случайность. Разве сам Гобсек не достиг того самого потаенного средоточия познания, которое остается скрытым от академического знания и обходится в нем молчанием? Разве он не является той фигурой философа, которая превзошла всех сорбонновских докторов? «В нем живут два существа: скряга и философ, подлое существо и возвышенное» [Там же]. Будучи скупцом, он философ, поставленный на самое лучшее место, чтобы увидеть истину человеческих устремлений, чтобы узнать человеческое сердце и осознать социальное устройство. Его малость – рефлекс социальной малости и именно поэтому – источник его величия. Скупость, демонстрирующая истину человеческого желания, представляется привилегированным местом философии, последней Философией. И коль он превзошел философов в соседнем здании, то превысил их не просто по уровню осознания, по тому, что видит больше и дальше, чем они, а в том, что его познание непосредственно связано с силой, что это практическое познание, познание, существующее лишь в применении силы и каждодневно это демонстрирующее. В осознании ничтожности он не умыл рук, не удалился, как прекрасная душа, из этого фальшивого общества и этого несправедливого мира в какое-нибудь пустынное отшельничество (вспомним, что Евагрий Понтийский, первый автор списка смертных грехов, смог разглядеть эти грехи именно с привилегированной позиции монашеской жизни в пустыни, в изоляции), но скорее готов испачкать руки, встать посреди этого мира и властвовать над ним. Он обладает той общественной силой, к которой напрасно стремились философы, но которой так и не смогли достичь. Он философ-король, реализованный идеал объединения познания и власти, платоновский философ-властитель, но лишь той ценой, что он является абсолютным изгоем, человеком вне общества, существом тьмы, укрывающимся от света, прямая противоположность платоновского образа. Не солнце идей, а его мрачная комната – источник истинного осознания, лишь здесь может действительно просиять единственный свет, свет золота, тогда как все остальные, словно в платоновской пещере, осуждены на тени и видения.