О смерти и умирании

Еще до эксперимента, проводя работу с умирающими людьми, я наблюдала отчаянную потребность медицинского персонала в отрицании того факта, что в их палате находятся смертельно больные пациенты. Однажды посетив другую клинику, я провела несколько часов, выбирая кандидатуру для интервью. В результате мне заявили, что в этой больнице безнадежных пациентов нет, разговаривать никто не желает. Я прошлась по палатам и встретила старика, увлеченного чтением газеты. Я разглядела заголовок: «Старые солдаты не умирают». Мужчина производил впечатление тяжелобольного человека. Я спросила, не пугают ли его статьи на такие темы. Он посмотрел на меня со злостью и отвращением и сказал, что я, должно быть, – одна из тех докторов, которые только и могут заниматься пациентом, пока тот нормально себя чувствует. А когда пациент одной ногой в могиле, продолжил старик, все скромно устраняются. «Мой человек!» – решила я и рассказала ему о нашем семинаре, посвященном смерти и умиранию[5], о моем желании пообщаться с пациентом в обществе студентов. Я сообщила ему, что целью нашего разговора как раз и будет научить молодых людей не «устраняться». Старик с готовностью согласился. Эта беседа стала одним из самых запоминающихся интервью, что я когда-либо проводила.

В целом именно врачи стали той категорией участников, что проявляли самое большое нежелание работать совместно. Сначала они тормозили направление пациентов на семинар, потом и сами его игнорировали. Зато те доктора, которые приняли реальное участие в эксперименте, внесли огромный вклад в наше дело. Посетив нас один раз, они в дальнейшем участвовали в нашей работе все более интенсивно. От них требовалось и мужество, и терпение, так как на наших беседах они присутствовали в компании с медсестрами, студентами, социальными работниками, составлявшими их круг профессионального общения. Мало того: у нас эти врачи оказывались без своей обычной защиты, могли услышать откровенное мнение о той роли, что они играют в судьбе пациента, будь то реальная оценка или всего лишь фантазия больного человека. Те доктора, что опасались услышать о себе неприглядную правду, разумеется, не горели желанием посещать наши занятия. Кроме того, мы обсуждали такие темы, которые считаются запретными, на которые обычно не говорят открыто ни с пациентами, ни в среде медработников. Врачи, побывавшие на семинаре, были удивлены: как, оказывается, много можно узнать, пообщавшись с пациентом, прислушавшись к мнениям и наблюдениям прочих участников. Они нас благодарили за необычный опыт, позволивший им перейти на новый уровень понимания, получить стимул к дальнейшей работе.

Как правило, врачу тяжело сделать первый шаг. Однако стоило ему лишь заглянуть в нашу аудиторию, прислушаться к тому, о чем мы говорим, либо хоть раз посетить семинар, и он почти всегда появлялся у нас снова. Безусловно, одно дело – сплетничать о том, чем мы здесь (наверное) занимаемся, и совсем другое – все услышать своими ушами. За три года мы провели более двухсот интервью. У нас на занятиях были врачи из Европы, с Востока, с Западного побережья Соединенных Штатов, проезжавшие транзитом через Чикаго. И в то же время лишь два члена кафедры нашего университета удостоили нас своим посещением. Видимо, гораздо легче говорить о смерти и умирании, если это не касается твоего пациента. Проще быть зрителем, нежели самому принимать участие в драме.

Сестринский персонал расходился в своих мнениях еще больше. С самого начала медсестры встретили нас все с тем же раздражением, частенько отпускали не вполне приемлемые замечания. Некоторые из них считали нас падальщиками, давали понять, что наше присутствие в их палатах нежелательно. Но были и такие сестры, что встречали нас с облегчением и ожиданием. Мотивы у них оказывались самые разные. Сестры сердились на некоторых докторов за их методы извещения пациента о степени серьезности заболевания. Сестры были недовольны, что врачи избегают неприятных тем, им не нравилось, что врачи могут во время обхода просто не подойти к пациенту. Они негодовали, что доктора назначают больным множество необязательных анализов вместо того, чтобы элементарно уделить человеку время. Медсестры остро ощущали свое бессилие перед лицом чужой смерти, а когда понимали, что врачи чувствуют то же самое, просто выходили из себя. Они винили докторов за неспособность признать, что в том или ином случае сделать ничего нельзя, за анализы ради анализов. Их беспокоило, что не были созданы условия для членов семьи умирающего человека. Как раз у сестер возможностей избегать родственников пациента намного меньше, чем у докторов. Сестры выказывали куда большее сочувствие по отношению к пациенту, были открыты для общения, в то же время в их работе много ограничений, хватало поводов для разного рода разочарований.