О современной поэзии

Полагаю, мы сталкиваемся с парадоксом, заслуживающим осмысления. Романтические императивы имеют буквальное значение, только когда их рассматривают применительно к групповой динамике или когда их толкуют как указания на абстрактную теоретическую свободу; фактически даже в эпоху, когда экспрессивизм становится общепринятым, каждый художник попадает в сеть возможностей, которые возникли до него и которые определяют его поведение. Более того, можно сказать, что эти хоровые скопления становятся сильнее и многочисленнее, когда искусство делается более эгоцентричным и потребность контролировать риск банальности обретает драматический размах. То, что Адорно пишет о лирике, верно для всякого дегуманизированного искусства: принцип индивидуализации, на который опираются творцы, ни в коем случае не гарантирует создание нормативных произведений, избавленных от риска увязнуть «в случайности простого расколотого существования»380. Когда больше ничего не ограничивает теоретическую анархию индивидуального таланта, всякий текст рискует стать голосом тавтологии «я», выражающего себя самого и не оказывающегося при этом репрезентативным. Еще и поэтому кризису отношений с общими представлениями соответствует распространение «измов», школ и течений, то есть скоплений, занявших пространство, которое некогда занимали тысячелетние писаные или неписаные правила, благодаря которым произведения создавали коллективное значение. Хотя пространство современного искусства сотрясает постоянный революционный процесс, оно представляет собой не хаос отдельных клеток, которые должна была породить полностью экспрессивистская культура, а упорядоченное пространство, где действуют тенденции, борющиеся между собой за престиж и память. По сравнению с теоретической автономией, которую романтическая и постромантическая эстетика признает за всяким творцом, реальная автономия, которую завоевывает каждый современный художник, в итоге оказывается незначительной.

В свете практики и долговременного существования культура оригинальности доказала свою ограниченность и вместе с тем проявила глубинную динамику. Романтический экспрессивизм бросает пристрастный взгляд на произошедшие в современном художественном пространстве изменения, поскольку он дарит голос авторам с их точкой зрения, не заботясь о логике целого, объявляя о завоевании полной внутренней свободы, которой при этом не соответствует полная внешняя свобода. Превратившиеся в общие места призывы к творческой анархии, сформулированные для того, чтобы восторженно объявить о закате прежнего эстетического режима, имели и продолжают иметь теоретическое негативное значение; выражать самих себя означает вовсе не достижение полной автономии от чужих ожиданий, а признание права, которое было неизвестно досовременному поэту, – права непринадлежности. Уже два столетия художники полагают, что являются самими собой, потому что теоретически они могут вести себя как монады, лишившиеся всякой внутренней связи с ограничивающей их традицией, свободно переходящие от одной манеры к другой, склонные бесконечно экспериментировать с вариациями унаследованных форм. Однако, если отвлечься от точки зрения отдельных индивидуумов и взглянуть на современное художественное пространство в целом, мы обнаружим, что романтические императивы не описывают всю действительность. Теоретической внутренней непринадлежности не соответствует реальная автономия, монады, которые субъективно могут отстаивать собственную оригинальность, объективно связаны между собой и составляют системы. Подобные скопления – бóльшие, чем индивидуумы, имеют как социальную, так и психологическую природу, поскольку желание выражать себя априори формируется чем-то исторически трансцендентальным, что существует до индивидуумов, внутри индивидуумов и после индивидуумов. Быть художником означает занять позицию на территории открытых возможностей: принять моду, подражать отцам, хранить и превосходить их манеру, сравнивать себя со сверстниками. Чем больше система искусства дегуманизирована, автореференциальна, далека от мира жизни и неинтересна публике неспециалистов, тем сильнее ее логика; поскольку больше нет единого номоса, гарантирующего объективную шкалу ценностей, которая регулирует свободу творчества, всякая ценность оказывается связана с определенной позицией, единственный надежный престиж связан с престижем, накопленным школами, течениями, тенденциями, поэтическими «отцами», на которых опираются или с которыми сражаются.