Читаем О современной поэзии полностью

Система возможных сравнений позволяет предложить не две, а три разные модели поэзии: первые две были распространены на протяжении разных эпох, третья – совершенно новая, появившаяся в Италии благодаря Леопарди. В первой модели тот, кто говорит «я», не конкретный человек со своей биографией, а коллективный, обобщенный человек, некое «я», которое можно заменить на другое и которое проживает индивидуальный (речь ведется от первого лица единственного числа), но не индивидуализированный опыт (не ясно, чей именно, символический опыт). Присутствие лирического субъекта само по себе не гарантирует присутствие реального субъекта – на это указывал еще Де Санктис, упрекавший Метастазио в воспевании притворных страстей; это прекрасно известно исследователям архаической греческой поэзии, средневековой любовной поэзии и импровизационной народной поэзии, которые привыкли видеть в говорящем «я» персонаже стереотипный субъект, у которого нет собственного имени. Опыт, о котором повествуют Алкей, Якопо да Лентини или расцветшая в XVIII веке поэзия, основанная на импровизации и исполняющаяся под музыкальный аккомпанемент, весьма типичен и легко подходит множеству реальных людей. Дабы дать название подобным текстам, можно воспользоваться термином, которым немецкие специалисты по романской филологии называли поэзию трубадуров, – Gesellschaftslyrik, «общественная лирика»174. «Общество» – это контекст, где рождается и вырастает подобная поэзия, которую сочиняли, чтобы развлекать определенную публику, и которая почти всегда предполагала музыкальный аккомпанемент. С этой точки зрения архаическая греческая лирика, поэзия трубадуров и музыкальная поэзия XVIII века, предназначавшаяся для дворов и салонов, – показательные примеры Gesellschaftslyrik.

Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное