О современной поэзии

Когда Пол Аллен Миллер пишет, что «нужно отличать ego Катулла, je во фразе Рембо „Je est un autre“ („Я есть некто другой“) и self в стихотворении Уитмена „Song of Myself“ („Песнь о самом себе“) по содержанию и поэтической функции от ego греческих поэтов архаической эпохи», он проводит окончательный водораздел в истории древней поэзии и указывает на возникновение нового лирического субъекта. В латинской литературе I века до н. э. получает распространение модель стихотворных текстов, предусматривающая персональное «я», собственное имя, отделенное от сообщества и сосредоточенное на себе, – его можно встретить у Катулла, у авторов элегий, Горация и Овидия175. Спустя почти два столетия эротической Gesellschaftslyrik поэзия Средневековья переживает аналогичную трансформацию с появлением «Новой жизни» Данте и «Канцоньере» Петрарки – они привносят в любовную поэзию индивидуальный опыт, к которому неприменима серийность176. По новизне результатов и силе предложенной модели главный пример – это «Канцоньере» Петрарки: книга рассказывает не неопределенную историю неких обобщенных влюбленных, она сосредоточена на этической и психологической истории первого лица, у которого есть собственное имя и определенная идентичность. «Канцоньере» преображает театральное пространство романской эротической лирики, где преобладают отношения между Амором и неподвижными персонажами возлюбленной и влюбленного, в интроспективное пространство177. Следовательно, нет нужды ждать наступления современной эпохи, чтобы обнаружить в лирике высокого стиля индивидуализированный субъект: когда Леопарди сочиняет «Бесконечность», итальянская литература уже знакома с подобным типом поэзии по крайней мере пять столетий. Точно так же антитеза, отделяющая Gesellschaftslyrik от персональной лиричности, не является жесткой: нередко ее границы размыты, нередко две модели спокойно сосуществуют внутри сложной литературной системы178. В Италии общественная лирика имела широкое распространение до и после Петрарки: достаточно вспомнить, что первого великого интроспективного поэта европейской литературы на вольгаре воспринимают как образец (подражая его букве и изменяя его духу). С ориентацией на этот образец связан самый значительный пример Gesellschaftslyrik в европейской поэзии – петраркизм. Противопоставляя Фосколо и Леопарди Метастазио, Де Санктис имеет в виду, что «Сонеты», «Гробницы» и «Песни», как и более ранние «Стихотворения» Альфьери, – подлинно персональные стихотворения, в которых автор вспоминает свою жизнь «c шестнадцати до двадцати лет» или приводит примеры «интимных чувств его гражданской природы», в то время как творчество Метастазио является образцовым воплощением общественной лирики XVIII века, а в более широком смысле – «музыкальным периодом старой литературы» от Тассо до второй половины XVIII века, когда слово было подчинено мелодии, поэт изображал ненастоящие страсти, а стихи были игрой179. Однако для современного читателя значимо не только это сравнение. Известно, что Фубини считал противоположностью Леопарди не Метастазио, а Петрарку: если «я» в «Канцоньере» организует описанный опыт, сводя личные впечатления к рациональной конструкции, «я» в «Бесконечности» воссоздает форму этого опыта, оставаясь верным событиям, которые «я» пережило на самом деле. Прочитывая Леопарди в свете того, чем в XX веке стала лирика, нельзя не признать, что некоторые стихотворения из «Песен» рассказывают «историю души» с куда более высокой степенью индивидуализации, чем «Канцоньере». Как же проиллюстрировать этот переход?

4. Публичное и частное

Предлагаю начать с конца, то есть с автобиографической лирики, к которой мы привыкли за последние два столетия и предвестником которой стал Леопарди:

La speranza di pure rivederti
m’abbandonava;

e mi chiesi se questo che mi chiude

ogni senso di te, schermo d’immagini,
ha i segni della morte o dal passato
è in esso, ma distorto e fatto labile,
un tuo barbaglio:

(a Modena, tra i portici,

un servo gallonato trascinava
due sciacalli al guinzaglio).

Увидеть бы тебя – надежда эта

все убывала;

и я тогда сказал себе: а вдруг

то, что тебя упорно заслонило,
имеет нечто общее со смертью;
а может, в нем твое, но искаженное,
сиянье вдалеке

(меж портиками Модены

лакея волочили два шакала
на поводке).

(Пер. Е. Солоновича180

)