О современной поэзии

Фубини прибегает к романтическим топосам и сравнивает поэзию Леопарди с «излиянием сердца», написанным языком, игнорирующим присутствие внешних собеседников, поскольку это «не язык того, кто рассказывает другим о полученном опыте, а язык, на котором человек обращается к самому себе». Согласно подобному прочтению, стихотворения из книги «Песни» откровенно автобиографичны, можно говорить о полном самовыражении, что подтверждают и формальные структуры: синтаксис, следующий за «жизнью чувства»; метр, нарушающий правила формы-канцоны, чтобы прозвучал «изменчивый голос сердца»162; «простая» лексика, выражающая «неуловимое внутреннее волнение». Словом, эти стихотворения излагают «историю души» – именно так должен был называться задуманный Леопарди автобиографический роман, точнее, «история души, которая превратилась в песнь»163. Впервые этот комментарий был опубликован в 1930 году; в предисловии ко второму изданию автор признает ограниченность подобного наивно-романтического прочтения; в следующих изданиях тон комментария Фубини меняется на более холодный и «технический». Но если сосредоточиться на глубинных идеях, можно заметить, что суть его взглядов не меняется до шестидесятых годов: когда в работе «Метрика и поэзия» (1962) Фубини сравнивает стихотворения Петрарки, Делла Казы, Фосколо и Леопарди, он использует ту же аргументацию, что и в 1930 году, начиная с деталей (ссылка на «От мысли к мысли, от горы к другой»), формулируя в конце общую оценку (Петрарка холодно рассказывает о завершившихся событиях; Леопарди переносит саму форму полученного опыта в область стиля). В предисловии 1930 года говорилось, что стихотворения Леопарди следуют «колебаниям его души», в работе 1962 года сказано, что ритм стихов следует за «колебанием мысли»; в предисловии написано, что Леопарди стремится передать голос сердца в стихотворной форме, в «Метрике и поэзии» утверждается, что Леопарди отказался от сонета, потому что рифма, связывая лирический голос искусственной музыкальностью, не позволяет поэту правдиво описать порывы внутренней жизни. В общем, в «Метрике и поэзии» Фубини более сдержан и менее пылок, но суть не меняется: Леопарди обновляет форму, чтобы стиль стал «единым целым с его миром» и чтобы «не загонять свои чувства в традиционные замкнутые формы»164; на смену психологическому романтизму приходит фундаментальный метрический романтизм, но смысл рассуждения при этом остается прежним.

Спустя полвека после комментария Фубини, исходя из совсем других предпосылок, Бриоски приходит к тому же выводу, когда пишет, что метрические и синтаксические структуры стихотворения «Бесконечность» не только рассказывают об опыте, но и воспроизводят его глубинную форму:

Метрические и синтаксические структуры воспроизводят тот самый путь [то есть путь мысли]. <…> Читателя приглашают встретиться с автором не в «публичном» плане литературной институции, чтобы из этой обсерватории наблюдать за представленным опытом, «хотя и метр тоже <…> подталкивает пережить вместе с поэтом его опыт» [автор цитирует комментарий Фубини] <…>. Так рождаются совершенно новые коммуникативные отношения, призванные подтолкнуть аудиторию к тому, чтобы осуществить проекцию: поэзия не представляет эмоцию, а выступает ее эквивалентом165.