О современной поэзии

Так резко начинается вторая, оживленная часть, в которой конфликт между метром и синтаксисом становится систематическим, а подчеркнутый анжамбеман разделяет выражения, в которых описан опыт бесконечности («interminati | Spazi», «sovrumani | Silenzi», «quello | Infinito silenzio»), продлевая эвокативный эффект. Синтаксис усложнен двумя заметными инверсиями (строки 4–7 и 9–11) и последовательностью элементов, которые связаны повторяющимся союзом («l’eterno, | E le morte stagioni, e la presente | E viva, e il suon di lei»). Если последнюю фигуру несложно интерпретировать (очевидно, что это миметический сигнал, попытка имитировать опыт вместо того, чтобы пересказать его), смысл инверсии не сразу очевиден, но, видимо, она выполняет ту же задачу – это пролепсис, воспринимаемый неопределенный предмет появляется раньше, чем описание акта восприятия, а в одном случае даже раньше, чем воспринимающий субъект (строки 4–7: «interminati | Spazi <…> io nel pensier mi fingo»). Фубини полагает, что, «попытавшись изменить этот порядок, мы уничтожим стихотворение», ведь, нарушив естественный порядок высказывания, Леопарди словно вспоминает, насколько было растеряно «я», подавленное предметом своей мысли и отброшенное в конец фразы при помощи стилемы, которая вместо того, чтобы украсить отстраненный отчет о произошедшем, воплощает описанный опыт150. Лексика также радикально меняется: «interminati», «sovrumana», «profondissima», «infinito», «immensità», «naufragar» не относятся ни к петрарковской традиции, ни к буколическому словарю, скорее, как указывает Блазуччи, это означает возврат к «энергично-неопределенной» лексике, которую Леопарди использовал в переводе «Титаномахии» Гесиода151. Анжамбеманы подчеркивают ощущение бесконечности, разделяя существительное и прилагательное. Лексика стремится создать схожий эффект: если в первых трех строках все слова, за исключением «orizzonte», короткие, то во второй части слова многосложные, они как будто изображают бескрайность ментальных объектов, на которые они указывают, усиливая тем самым эффект, созданный превосходными формами и множественным числом с неопределенным значением152.

Если тон второй части эмоциональный, взволнованный, то начало последней части («Così tra questa») кажется очень логичным. В следующей фразе как будто с далекого расстояния рассказано об ощущениях, которые непосредственно описаны в строках 4–13. Постепенно конфликт метра и синтаксиса ослабевает, за сильным анжамбеманом в строках 13–14 следует пауза, которая при этом не разрывает предложение, последняя строка («E il naufragar m’è dolce in questo mare»), как и первая, – единственные из всего текста могли бы существовать отдельно153. Возвращение в концевой части ударения на 8‐й и 10‐й слоги, как и в первых строках, укрепляет впечатление, что стихотворение подошло к спокойному, естественному завершению: на смену испугу от первой встречи с бесконечностью приходит сладостность кораблекрушения. Хронологическая и сентиментальная дистанция между опытом и описанием опыта, которая в центральной части казалась минимальной, вновь становится ощутимой. Так, поднявшись на новую высоту, сказанное в начале находит отзвук в финале.

2. Интерпретации

Ни для какого другого итальянского стихотворения XIX века не предлагалось столько интерпретаций154. Многих поражало, что Леопарди рассказывает об опыте, который он не столько логически описывает, сколько делится им: «на мой взгляд, – пишет Адриано Тильгер, – „Бесконечность“ не анализ духовного процесса, а повествование о нем (что вовсе не одно и то же)»155. Фубини приходит к близкому выводу, сравнивая стиль стихотворения с похожим отрывком из «Дневника размышлений». Он замечает, что в прозе работа воображения подчинена рациональной логике, в то время как в «Бесконечности» поэт показывает все «с непосредственностью и с исключительной новизной, как тот, кто открывает неизведанную область души»156. Блазуччи развивает мысль Фубини и отмечает, что страница «Дневника размышлений» – краткое критико-рефлексивное описание того же ментального пути, который поэзия описывает при помощи мимесиса, словно текст – это не холодное описание опыта, а настоящий путеводитель души к бесконечности157, который изложили на бумаге158. Этому способствует выбор лексики: в соответствии с поэтикой смутного и неопределенного, начиная со строки 4 поэт отдаляется от привычного поэтического лексикона, традиция которого восходит к Петрарке, и на уровне стиля отсылает к идее бесконечности: об этом говорит употребление длинных, многосложных слов, множественного числа с неопределенным значением и прилагательных в превосходной степени159.

Нетрудно обнаружить в приведенных выше суждениях схему, которая нам уже хорошо известна и которую Фубини описывает во вступлении к своему комментарию: